будучи взрослой я встречалась с ними, они разговаривали о политике. Но я не участвовала в беседах, потому что не имела склонности к подобным темам. Конечно, речь то и дело обращалась к делам Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, однако, бывало, и к текущим делам Айн Рэнд; она говорила, что полностью наметила сюжет Атланта. Ее кабинет располагался рядом с гостиной, где мы всегда сидели. Там были ковры; стены были обиты коврами на высоту кресла, так что она работала исключительно в собственном обществе. В кабинет, кроме самой Айн, никто не входил. В гостиной висел портрет Фрэнка[53], который был написан именно там, где висел – в гостиной.
Бывали в их доме другие гости или прислуга?
Нет. Во всяком случае, по воскресеньям. Айн не особо любила готовить. Поэтому угощение ограничивалось холодными сандвичами и какими-нибудь напитками.
Почему прекратились посещения Чатсворта?
O, это было ужасно. До сих пор сердце болит. Я чуть не умерла со стыда. Был такой очаровательный день. Дело близилось к вечеру, на столе лежала какая-то газета, начался разговор о заседаниях [Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности]. Разговор шел уже более получаса. И тут моя мама швырнула в мирную беседу бомбу.
Моя мама за предыдущие годы успела сделаться непримиримой фанатичкой. Она испытывала неприязнь к людям из-за цвета кожи, национальности, в том числе еврейской. Она сделалась большой националисткой. И была в особенности настроена против евреев. И вела себя очень неприглядно, когда дело доходило до ее убеждений. Словом, она сказала нечто вроде: «Конечно, я не в восторге от Гитлера, однако согласна с ним в том, что надо истребить всех этих евреев». Мы не знали, что Айн – еврейка, однако я была просто ошеломлена тем, что такое вообще можно сказать.
А как отреагировали мисс Рэнд и мистер О’Коннор?
Так сказать, после «десяти часов» полного молчания? Эти мгновения показались мне вечностью. А потом спокойным, прекрасно модулированным голосом Айн произнесла: «Ну что ж, Милли, понимаю, что ты никогда не знала этого, но я – еврейка». Наступило полнейшее молчание. Не помню, как мы встали, как собрали вещи. Могу только сказать, что Фрэнк проводил нас до машины. Мне казалось, что она находится в десяти милях, но на всем пути мы не сказали друг другу ни слова. Он открыл переднюю дверь, a потом просунул голову в окно и сказал: «Милли, после всех этих лет знакомства мне жаль, что оно заканчивается таким образом». Моя мать сидела за рулем и смотрела прямо перед собой; мне кажется, она плакала. Просунув руку мимо моей матери, он пожал мне плечо. Я посмотрела на него, он тоже плакал, на этом все и закончилось.
Ужасно печальный конец. Ни одно столь долгое знакомство не должно обрываться столь печальным образом. A если так и случается, то причиной должна быть смерть, а не обида.
И вы никогда больше не виделись с ними?
Никогда.
А почему вы сами не стали поддерживать контакт, без матери?
Я ощущала их боль и обиду. И была слишком растеряна – не знала, что и сказать. Слава