метрах в двух от нее. Франк вернулся живой-здоровый и даже успел пообедать с клиентом. Она убрала телефон и улыбнулась. У Бертрана сладко заныло сердце, и он снова взял ее за руку, а сделав десять шагов, обнял за талию. Через двести метров они вошли в парк Бют-Шомон, где Бертран знал каждый уголок.
– Я снял здесь не один репортаж.
– О?..
– Понемногу обо всем. О деревьях. О моде – давно. О двух свадьбах. – Лола улыбнулась, и он поцеловал ее. – Я тысячи раз фотографировал крестины и свадьбы с тех пор, как впервые взял в руки камеру. Снимал церемонии соседей и приятелей. Многие успели развестись… – Лола не отвела взгляд. – Бывала здесь?
– Да. На экскурсии. Когда училась в школе.
– Значит, видела грот и озеро.
– Храм Сивиллы. Мостик.
– Все. Кроме… него. – Бертран указал на стоявшее чуть поодаль дерево – очень высокое, с пышной овальной кроной – и назвал его вязом.
– Возраста не знаю…
Лола подошла к латунной табличке у подножия великана. Бертран прочел вслух:
– 150 лет.
Она погладила ствол, он задрал голову и посмотрел на верхушку.
– Сто пятьдесят лет, – повторила она.
– В вышину – метров тридцать, не меньше.
Лола устроилась в тени. Бертран распаковал пирожные. Они поели, и она рассказала о работе сестры, не называя ее по имени, описала, как девочка готовит, как живет «здесь и сейчас». «Моя сестра – чрезвычайно одаренный человек». Бертран улыбнулся. Лола наклонилась, чтобы поцеловать его.
– Хочешь еще кусочек вот этого?
– Давай. Пирожные твоей сестры вкуснее?
– Намного.
Она первой растянулась на траве. Он налил на ладонь воды, зачесал волосы назад, сел, погладил ее по ноге.
– Ты никогда не ходишь к парикмахеру?
– Хожу. К парикмахерше. Как раз сейчас мне следовало сидеть в кресле.
– Ты не отменил?
– Я – необязательный говнюк.
– Надеюсь, мастерица не рассердится.
– Она не злюка… – Пальцы Бертрана наткнулись на подол платья и замерли.
– Где ты его купила?
– В Лондоне.
Лола хотела было признаться, что ни разу не надевала этот наряд, но передумала. Села, сделала глоток воды. Он допил кофе – свой и ее.
– Черт, как жарко… Ты, случайно, не знаешь, почему я надел черную рубашку?
– Потому что она тебе очень идет.
Бертран опрокинулся на спину, расстегнул пуговицы. Вяз тихонько шелестел листьями. «Ее глаза наверняка никогда не бывают такими темно-зелеными…»
– Хотела бы дожить до ста пятидесяти?
– Не знаю. А ты?
Он не ответил. Закрыл глаза. И вдруг прошептал:
– Я, пожалуй, посплю минут пять.
– Я тоже.
Бертран раскрыл ей объятия, она колебалась, и тогда он за руку притянул ее к себе, даже не открыв глаз.
7
Они проснулись. Рубашка Бертрана промокла на груди, там, где лежала голова Лолы, ее волосы