плачу… Не мы такие, нас такими делают. А тот, кто распоряжается нашей судьбой, наверняка всё знает про нас. Каждый как говорят там „каждый себе судьбу сам“ – нет, я не верю в это. Человек не может себе судьбу сделать.
– Ну и какой же смысл тогда во всём, если от нас ничего не зависит?
– Да я вот я тоже думал: какой смысл в жизни? А потом – опаньки, а закон мироздания-то… Я ж как делал: в лес приходишь, спилил, и вроде всё нормально. А потом по-другому стал делать: спилил, а три посадил. Вот через дорогу трактора едят, а они малюсенькие стоят, по краям растут сосенки, не затопчут. На один – три.
Раньше, сейчас этого нет, сейчас вон – тополя у немцев купили. На Руси, тополя для Тверской – по триста тысяч за одно дерево![2] У немцев купили, у немцев в питомнике, по триста тысяч надо было за каждое дерево заплатить, специально у немцев. Это вообще как – нормально? Русь, матушка Русь богатая, да наши деревья везде примутся: у меня вон, смотри, пихты я посадил, вон храм стоит Всех Святых. Там зайди, с той стороны: четыре пихты – я их посадил, растут, а два долбоёба посадили рядышком сосны – все завяли. Вон какие стоят, посмотри: зелёные, красотища. Я хоть знаю, что я уйду, а у меня что-то останется.
Паша
Родился я в совхозе „Вперёд“ – это на границе с Казахстаном и Волгоградской областью. Это в Саратовской области, Ровенский район, а роддом был в рабочем посёлке. Пошёл в школу я с семи лет, мог бы и раньше пойти, но отец переезжал тогда. Он был агрономом и его переводили на директорскую должность, он стал директором совхоза, это тридцать пять километров от города Саратова. На детство я на своё не жалуюсь, я жил хорошо в семье. Мама, отец, две сестры – старшая и младшая.
С дедом когда общался по отцу, он казак Донской. А когда была революция, его отец, Егор, его перевёз на Хопёр, это был Балашовский район Саратовской области. Но раньше была не Саратовская, а Тамбовская. Короче, прошли они Тухачевского, траванули их. И дедовы разговоры вот эти про армию, про войну, про всё это на меня наложили [отпечаток]. И хотя отец думал, что я также стану сельско-хозяйственной интеллигенцией, я вот всё хотел военным стать. Ну и пошло у меня: я отслужил, получается, год в двадцатке, в десанте – это в Пензе, после школы.
Полгода прослужил – ну, бьют и бьют, ну сколько можно? Ну, колхозник, тогда девяностые годы, в восемьдесят девятом я, считай, в армию попал. Я написал рапорт, сказал, что хочу в военное училище. И поступил, когда уже год прошёл, мне пришло это [оповещение], что берут. Ну, я школу, в принципе, с четвёрками закончил, две тройки были. И из-за того, что до семи лет с Поволжскими немцами общались, русский язык у меня тяжело шёл, русский язык и литература.
[По-немецки] понимаю, но уже разговаривать не могу. Вот я тут встречался, даже одноклассница приезжала, она с Баварии, многие уехали – одноклассники, все почти уехали. В Баварии большинство наших Поволжских немцев, вот они хоть и намучились здесь, но они Россию любят.
Короче, пришло приглашение в училище в ракетное, я поступил без