вдох.
Мама притянула меня к себе.
– Кася, тише. Им нравится, как я работаю, это позволяет мне стать ближе…
– Это опасно.
– Думаешь, я ради удовольствия? Это все из-за папы. Они могли его расстрелять!
– Если бы я была женой такого человека, как папа, я бы скорее умерла, но осталась бы перед ним честной.
Мама пошла дальше, а я, натыкаясь на людей, следовала за ней.
– Ты еще не доросла, тебе не понять.
Я потянула ее за рукав жакета.
Она оттолкнула мою руку.
– Мама, они называют это осквернением. Полячка и немец. Вместе.
Мама круто развернулась лицом ко мне:
– Ты можешь не кричать? Что на тебя нашло?
От нее пахло кофе и грушевым печеньем.
Я готова была расплакаться. Как можно быть такой легкомысленной?
– Они всех нас заберут. И папу тоже.
– Иди на работу, – сердито ответила мама.
Она пошла через улицу и чуть не угодила под красивую машину с открытым верхом, в которой ехала молодая пара. Парочка начала сигналить и что-то кричать по-немецки. Мама выбралась на тротуар и обернулась.
Почувствовала вину из-за того, что так резко со мной говорила?
Она поднесла руку ко рту и крикнула:
– Сандвич принесу в кинотеатр! Зайду пораньше!
Я промолчала, а мама прижала свой кофе к груди и пошла дальше. Очень скоро ее проглотила толпа.
Меня трясло. Кому об этом рассказать? Только не папе. Он убьет Леннарта, и нас всех расстреляют. Я оглянулась на «Дойче хаус» и увидела, как Леннарт, ковыряясь зубочисткой в зубах, в компании еще троих эсэсовцев спускается с крыльца. Как она могла встречаться с таким типом?
Я переключила все мысли на выполнение задания. Вспомнила девиз скаутов: «Будь готов!» Главное – быть внимательной, и тогда я смогу все сделать без сучка без задоринки. А уже потом расскажу обо всем этом Зузанне. Она поможет маме.
Я прошла через Городские ворота и спустилась к аптеке Зауфаныма точно по графику. Это было просто. Мы с Надей заходили туда миллион раз. Но в этот день, когда я шла по мощенной булыжником мостовой, меня преследовало ощущение, что я спускаюсь в ад Данте.
Когда-то Старый город был самым оживленным торговым районом Люблина. Мы с Надей иногда проводили там целый день – глазели на витрины магазинов и лакомились посыпанными сахарной пудрой пышками. На улицах стояли телеги с горами репы и картошки, играли дети, владельцы магазинов в черных шляпах и длиннополых черных сюртуках с рукавами колоколом разговаривали, стоя на крыльце, с покупателями. Двери магазинов распахнуты, так чтобы товар можно было разглядеть с улицы. Туфли и шлепанцы. Грабли и вилы. Клетки с кудахчущими курицами и крякающими утками.
Тогда мужчины в черно-белых талисах входили и выходили из большой синагоги Хевра Носим. Другие же шли из бани домой, а за ними по улице стелился пар.
Но после прихода немцев любому, кто входил в гетто, становилось грустно и страшно. Люблинский замок, который немцы превратили в тюрьму, взирал со своей высоты на петляющие мощеные улочки, но толпы покупателей и стайки