лапшу хлебали. Ощетинились в ответ, круговую оборону заняли, товары им в малую дверцу пропихиваем, деньги из лоточка забираем, пересчитываем трижды, а дальше – четыре замка, два засова, цепочка и ещё стулом подпереть. Так что с этими Леслями-Йонами я сначала настороже был. «Передайте соль, пожалуйста», да «будьте любезны», да «ничего страшного, так даже лучше». Погоду обсуждали тоже. Как могли. Потом-то попроще стали.
Лесли ничего, бабёнка в порядке. По плечам косищи в руку толщиной, и телом крепка. Только вот нос – что у твоего Абрама, да мне с ней не христосоваться. Сама с придурью: «Я сенсопрактик». Как понесла ересь, насилу удержался от крестного знамения! Про сверхъестественные способности, и передачу мыслей, и предвидение будущего, и тонкие энергии. Верит, значит, что сможет зелёных человечков с первого взгляда прочитать. По звездолётным вечерам из ее комнаты мычание странное да прихлопывания слышу. А однажды ночью мне малым-мало спалось, так увидел её среди гостиной – прощения просим, кают-компании – на одной ноге, руки врозь, два глаза закрыты, третий на лбу намалёван. И таким макаром, значит, молитву бесовскую, али что ещё справляет, пританцовывая. Ну да Бог ей судья, а я над входом в свою горенку крестик-то начертил.
Йон тоже своеобычный. Вроде негр негром, как я их представлял. Обходительный очень. Все «мерси», да «пардон», да «мсьё» и «мамзель». Тоже с причудой: очень хочет японскую, вишь, культуру возродить. Даже хвалится, что у него среди предков какой-то ихний писатель, вроде, Мацу Босой. А японцев этих лет сто тому – то ли смыло, то ли тряхнуло так, что осталось их в горстке да в напёрстке. Умник Второй у меня в голове хмыкает и ехидно так осведомляется врастяг: отку-уда такие, мол, позна-ания? А я ему: мы тоже не хухры тебе мухры, не халам тебе балам. Комиксопедию на досуге почитываем. Умник Первый хихикает презрительно, а я ему – шиш, и думаю себе дальше про Йона.
Тот для развлечения взял на борт саблю японскую, редкую, катану по-ихнему. По звездолётным утрам упражняется, значит. Ну, оно дело благое, плоть бренную размять. Я тоже вприсядочку поплясываю, когда ноги просят, и зарядку в шесть часов под гимн, как штык, привычка же. Но так, чтобы эти империалисты не видали и не слыхали. Что Йонов ниндзя.
А еще этот плосконосый стишки нескладные сочиняет в три строки. Сам думает, что очень они утонченные и глубокомысленные. Зачитывает нам с Леськой их пачками. По мне – дурь беспросветная. Ну, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы брак не выпускало.
Так и текут день за днём, неделя за неделей. Кормёжка ничего. Синтезятина, конечно, – так мы привычные. Чай, не буржуи какие. Только вот от неизвестности и от честной компании быстро мутить начало. Сидим этак за завтраком, а Йон затягивает свою унылую песню:
Осень в космосе.
Звёзды повсюду вокруг.
Не наглядеться.
Не иначе, как в уголке задумчивости сочинил. Леська ему что-то вежливое говорит, а я прямо рублю:
– Йон, ну что ты, в самом деле! Здоровый мужик, а стишки сочиняешь!