и не любил их никогда. Все, чего хотел Владик, это сделать пару крошечных глотков из бутылки с минералкой, потому что во рту и горле после недавней пробежки воцарилась невыносимая сухость.
Заметив, что он подкрадывается к Центу с явно преступными намерениями, Анфиса и Маринка стали делать ему страшные знаки руками и корчить повергающие в трепет гримасы, ясно давая понять, что затея неудачная, и лучше бы ему одуматься пока не стало поздно. Владик не внял совету. Его вдруг, до глубины души, возмутил тот факт, что какой-то недобитый уголовник из девяностых, чье время давно миновало, на правах силы устанавливает свои варварские законы и заставляет всех следовать им. Владик почувствовал, что в его душе поднимается волна благородного протеста против несправедливости и деспотии. Кто-то должен сказать Центу о том, какая тот огромная свинья, ведь он, похоже, сам об этом не догадывается. Пора поставить изверга на место, пора объяснить ему, что в цивилизованном обществе, живущем по священным заветам демократии, гуманизма и толерантности, подобное поведение считается просто недопустимым. Ведь он, Владик, тоже человек, тоже личность, и имеет столько же прав, сколько и эта наглая скотина, присвоившая себе весь запас пищи и воды. К тому же, в тайне, Владик считал себя выше Цента в плане духовного и интеллектуального развития, да и богатый внутренний мир тоже кое-чего стоил. А то, что Цент тупо сильнее физически, вовсе не дает ему право командовать всеми и издеваться над яркими представителями интеллигенции. Может быть, подобные порядки были заведены в лихие девяностые, но те кошмарные времена, которые сам Владик помнил смутно, давно канули в прошлое. Сейчас другое время, и ныне на любого Цента, вздумавшего жить по-старому, быстро найдется управа.
Весь охваченный духом борьбы за свои права, Владик протянул руку к бутылке с минералкой, но случайно брошенный на лицо Цента взгляд заставил сердце программиста остановиться – изверг не спал, и смотрел прямо на него.
Следующие десять минут Владик потратил на то, чтобы вымолить прощение. Цент не произнес ни слова, даже бровью не повел, но Владик чувствовал – в эти минуты решается его судьба. Он клялся, что больше так не будет, уверял, что его попутал бес, подпускал элементы самокритики, напирая на то, что является слабохарактерным, даже перечислил какие-то диагнозы, могущие послужить смягчающими обстоятельствами. Цент с интересом слушал, затем, когда Владик иссяк, медленно поднялся на ноги, подошел к побледневшему от страха программисту и прописал ему кулаком по почкам. Владик, хрипя от боли, повалился на гудрон, Цент, наступив ногой на его тело, произнес:
– В честь первого дня зомби-апокалипсиса я тебя убивать не буду… пока что. Но запомни, очкарик – еще один малейший повод, и я перестану быть добрым. Кстати, это касается всех. И не думайте, что вас защитит закон или дяденьки в форме. Эпоха омерзительного порядка закончилась. Настали времена свободной борьбы за выживание, когда прав тот, у кого больше кулаки и крепче дубина.
Владик обреченно всхлипнул, Цент, склонять над ним, замогильным голосом произнес:
– Пока