до июня скользкий, – раздалось за спиной.
Я обернулся.
– Вы кто, мужчина? – спросил я незнакомого старика.
– Приехал, значит, – пробурчал он. – Вернулся.
Вокруг никого не было, а старик держал ружье.
Смотрел с хитрецой.
– Игнатьич? – прошептал я. Мы обнялись. – Я гибну, друг мой. Как хорошо, что ты появился.
– Блок – в аптеку, человек – к человеку.
Он крепко поцеловал меня, прослезился.
– А то разъехались все… Топчешь один, шуршишь, а нет никого.
– Как Трезорка? – спросил я.
– Сдох Трезорка, – ответил он.
– А как… в целом?
– Ишь о чем спросил. В целом… А ты разве не знаешь?
– Да вроде нет.
– Ну, тогда слушай.
В этот момент земля подо мной пошатнулась, а потом треснула, потому что это была не земля, а лед. Я оступился, провалился по колено в воду, а потом рухнул в черную прорубь всем весом. Выбросил руку вверх, чтобы схватить ремень ружья.
Но ремня не было.
– Игнатьич! – пропищал я. – Как в целом?
Попытался схватиться за край проруби, но костюм мешал мне. Ни расстегнуть, ни снять его никак не удавалось, он словно был прибит гвоздями. Я пошел ко дну.
Так я перестал быть писателем-деревенщиком.
Игнатьич наклонился над водой. И вот что он рассказал мне.
Почему старик еще жив?
Ее шея как молодое дерево под ветром. Гнется, напружинивается от поцелуев, распрямляется обратно. Упругое дерево с тонкой, прозрачной корой. Ее пальцы как листья. Войдешь в сень дерева, подставишь лицо, и вместе с солнечным светом его обласкает юная листва.
Он уже не думал, что в его жизни случится чудо. Ему было сорок. Он лысел, полнел, но все же упорно не хотел жениться, и особенно – на ровеснице.
«Пусть она сейчас хороша, – думал он, – но… через несколько лет? В самом расцвете сил я должен буду улыбаться сорокалетней жене, заниматься с ней сексом, а мириады молоденьких девушек будут проходить мимо, присаживаться на согретые солнцем скамейки, есть мороженое, читать книжки в метро? Нет! Не убивайте, я так хочу жить! Пожалуйста, не надо! Я готов жениться, готов сдаться, но пусть она будет моложе меня, ну хотя бы лет на пятнадцать. Например, мне сорок – ей двадцать пять. Значит, через пять лет – мне сорок пять, ей тридцать… Нормально… Дальше: мне пятьдесят, ей – тридцать пять. Ну… Ок. Дальше… пятьдесят пять и… Сорок! Опять? В пятьдесят пять я еще буду так активен! Да, не молод, но – в самом расцвете сил! И снова – сорокалетняя жена? А вокруг – мириады девушек? Нет! Не надо! Спасите! Я так хочу жить!»
Шли годы. У него не было постоянной девушки. Как только отношения грозили превратиться в серьезные, он их тут же «сворачивал», быстро просчитав в уме перспективы старения жены.
Однажды он изложил свою теорию другу, который был женат много лет.
– Не парься, – ответил друг, – за временем не угонишься, а семья – это тыл, это дети. Я вот свою жену знаешь как