расстройств и хронических функциональных изменений) был восемнадцать из семидесяти одного, то есть мои шансы умереть в больнице приближались к 30 %. А с учетом диагноза – острый грамотрицательный бактериальный менингит – и резкого угасания неврологических функций, я бы дал себе в лучшем случае 10 % процентов на выживание. В таких случаях, если не вмешаются антибиотики, в течение ближайших дней риск летального исхода неуклонно растет, пока не достигает необратимых 100 %.
Врачи ввели мне внутривенно три мощных антибиотика и перевезли в большую одноместную палату № 10 в отделении интенсивной терапии, этажом выше реанимации.
Я много раз бывал в этом отделении как хирург и знал, что сюда помещают самых тяжелых пациентов, которые находятся в шаге от смерти. Слаженная команда врачей и медсестер, упорно борющаяся за жизнь пациента, когда всё против него, – это потрясающее зрелище. Я испытал здесь и огромную гордость, и жестокое разочарование – в зависимости от того, удалось ли нам вытащить пациента с того света, или он ускользнул из наших рук.
Доктор Бреннан и остальные врачи поддерживали в Холли надежду, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Но особого повода для оптимизма не было. По правде говоря, все указывало на то, что я умру, причем очень скоро. А если и выживу, то нет гарантий, что бактерия, проникшая в мой мозг, не сожрала кортекс настолько, что вся высшая деятельность стала невозможной. Чем дольше я находился в коме, тем больше была вероятность, что остаток своих дней я проведу овощем.
Нужно сказать, что на помощь мне пришел не только персонал госпиталя Линчберга. Майкл Салливан, наш сосед и пастор епископальной церкви, прибыл в реанимацию через час после Холли.
Как раз в тот момент, когда моя жена выбежала из дому вслед за скорой, ей позвонила ее давняя подруга Сильвия Уайт, которая всегда непостижимым образом возникала именно тогда, когда происходило что-то важное. Холли была уверена, что она экстрасенс. (Для себя я выбрал более безопасное и разумное объяснение, что Сильвия просто очень догадлива.) Холли коротко рассказала Сильвии, что происходит, и они распределили между собой звонки моим сестрам: Бетси, которая жила поблизости, младшей Филлис (ей было сорок восемь), живущей в Бостоне, и старшей Джин.
В тот понедельник Джин проезжала через Виргинию, направляясь из своего дома в Делавэре на юг, в Уинстон-Сейлем, к нашей матери. Ей позвонил ее муж Дэвид.
– Ты уже проехала через Ричмонд? – спросил он.
– Нет, – ответила Джин. – Я сейчас севернее его, на трассе 1 —95.
– Сверни на Западную дорогу 60, затем на 24 к Линчбергу. Только что звонила Холли. Эбен в реанимации. У него был приступ утром, и он без сознания.
– О Боже! Кто-нибудь знает, что с ним?
– Они не уверены, но это может быть менингит.
Эбен IV узнал обо всем от Филлис. Она дозвонилась ему в Университет Делавэра только в три часа. Эбен выполнял на террасе какую-то научную работу (у нас семейная династия: мой отец был нейрохирургом, и Эбен тоже заинтересовался этой профессией), когда услышал звонок телефона. Филлис коротко