произведения этого поэта не просто начинают его выражать, а «исполнены русского духа».
Какие же «отпечатки русского характера», «родные сердцу черты» стали для Полевого показателем «русизма» и «национальности» Державина – т.е. его «народности»?
Это – «повсюдная унылость души» (здесь он идет вослед Бестужеву-Марлинскому, впервые почувствовавшему и объяснившему причины появления у наших людей такого настроения), затем «веселие», которое помогало русскому человеку на какое-то время «забывать» о своих и отечества бедах, «туманном его небе»; «разгулье», что позволяло снять с души накопившуюся усталость, «разрядиться», не давая «унынию» перерастать в печаль и беспросветную тоску. А также «добродушие» (незлобивость) насмешки, «русского гумора» и шутки.
В меньшей степени Полевого интересует другая составляющая «народности» – изображение картин «русской жизни». Здесь он отметит лишь «живые портреты вельмож и современников» в «Оде к Фелице», описания «русской пляски, русских девушек, цыганские пляски», а также «утра в доме вельможи» (послание «К первому соседу») и выделит «две копейки, которые кладут русские на глаза покойников»159.
Постоянно подчеркивая, что Державин «русский певец», «русский поэт», Полевой ни разу не называет его «народным». Это сделает В.Г. Белинский в «Литературных мечтаниях».
Выходя на свое поприще, Белинский не сомневается, что национальное своеобразие литературы определяется «народным духом», так как, подчеркивает он, «художественно-словесные произведения» представляют собой «плод свободного вдохновения… людей, созданных для искусства… выражающих и воспроизводящих в своих изящных созданиях дух того народа, среди которого они рождены и воспитаны, жизнию которого живут и духом которого дышат, выражающих в своих творческих произведениях его внутреннюю жизнь до сокровеннейших глубин и биений» (I, 24).
Приложив такое представление о сущности литературы к произведениям отечественных писателей, критик приходит к выводу, что до XVIII в. у нас подобной литературы вообще не было, а были лишь «поэтические предания и вымыслы» нашего народа, в одних – «заунывных песнях» – которого «изливалась его душа в горе и в радости», а другие – «прекрасные», были «полны глубокой грусти, сладкой тоски и разгулья молодецкого» (I, 40), разделяя, таким образом, во многом мнение Н. Полевого относительно «отпечатков русского характера» и «родных сердцу чертах», получивших отражение в созданиях нашего народа.
Белинский безоговорочно соглашается с Полевым, что собственно русская по своему «духу» литература начинается у нас с Державина. Первые «труженики пера», появившиеся у нас в XVIII в., – Антиох Кантемир и В. Тредиаковский, просто не имели, считает Белинский, «поэтического призвания». Кантемир к тому же «был иностранец, следовательно не мог сочувствовать народу и разделять его надежды и опасения», тем более выражать его «дух». Тредиаковский вообще «был рожден для плуга или для топора»,