Политическая наука №3 / 2013. Между империей и современным государством: Трансформация политического порядка на постимперских пространствах
rise of state-nations // Journal of democracy. – Wash., D.C., 2010. – Vol. 21, N 3. – P. 50–68.
Wallerstein I. The modern world-system IV: centrist liberalism triumphant, 1789– 1914. – Berkeley: Univ. of California press, 2011. – 396 р.
Weber E. Peasants into Frenchmen: the modernization of rural France, 1870–1914. – Stanford, Calif.: Stanford univ. press, 1992. – 615 p.
Миллер А. Империя Романовых и национализм. – М.: НЛО, 2006. – 340 с.
Идеи и практика: Имперскость как понятие и политическая форма
Наблюдатель империи (империя как понятие социологии и политическая проблема)5
Если коммуникация происходит в тех слоях общества, которые распространяют информацию при помощи технических средств, а также специализированы на выработке и поддержании культурных образцов, смысловых компонент социального поведения, то частная тема коммуникации небольшого круга или слоя может переходить в более широкий круг отношений и действий. Конечно же, сама по себе тема коммуникации еще не определяет направленность действия. Она структурирует коммуникацию (4), делая возможным целый спектр действий, т.е. задавая именно контекст разнонаправленного поведения.
Присмотримся к одной из этих тем. Примерно в течение последних трех лет одним из ключевых было у нас понятие империи. Тема империи структурировала политическую коммуникацию, поскольку это понятие использовалось или его использование оспаривалось применительно к нашей стране. Достаточно простые суждения чуть ли не во всех возможных комбинациях образовали тут следующие цепочки рассуждений:
наша страна хороша; империя плоха; наша страна – не империя, наша страна плоха; империя хороша; наша страна – не империя, наша страна хороша; империя хороша; наша страна – империя, наша страна плоха; империя плоха; наша страна – империя.
Это, конечно, не силлогизмы, а риторические фигуры. Функция подобной риторики в политической жизни – отдельная тема. Коснемся ее лишь вскользь.
На первом этапе его вхождения в наш лексикон понятие империи использовалось, как правило, теми, кого принято называть «правыми». Говорилось об империи в превосходной степени, высказывалась тревога ввиду ее разрушения. Позже латынь заменили на русский, империю заменили державой. Держава, в основном, так и осталась у «правых». Империю отдали «левым». Если не исключать изначально возможность дискуссии, то обе стороны проиграли. Говорить плохо о державе и хорошо об империи у нас было не принято. Значит, и говорить не о чем. Оба понятия приобрели функцию не столько объяснительных средств, сколько блокировочных устройств. Оба они блокируют развертывание коммуникации, служа скорее опознавательным знаком «своего» и «чужого», ибо утверждение «он против державы», равно как и «он за империю» обрывает дискуссию. Единственный выход – доказывать, что ты в первом случае не против, а во втором – не за. Или же отказаться от любой дискуссии, что вполне нормально в политике, замещающей спор суррогатной риторикой, но не нормально в социальной науке, сколь бы политически ангажированной она ни была.
Попытка переворота (или путч, как его теперь чаще всего называют) ускорила центробежные тенденции, отчего империя вообще перестала быть темой хотя бы поверхностных споров. Вместо этого в повседневном политическом лексиконе замелькало понятие пространства. Даже преобразование СССР в СНГ заставило лишь несколько приутихнуть разговоры о пространстве, но не вовсе исчезнуть. При этом, конечно, анализу категории «пространство» уделяется еще меньше внимания, чем в свое время империи, ныне, как понятие, вполне дискредитированной.