но все же», – бормотала она, успокаивая саму себя.
Через три недели отец снова сбежал. Орущий ребенок, стирка пеленок – все это было не для него. Умиление сошло на нет, когда я срыгнула на свежевыстиранную рубашку отца. Мать старалась, как могла, и выглядела безупречно. Она даже кормила меня в нарядном сливовом платье с глубоким вырезом на груди. Лишь бы отец не видел измученную бессонными ночами, уставшую женщину. Ему показалось, что он сможет сыграть роль семьянина, но его ждало нечто большее, чем ребенок и женщина. Мама на этот раз была спокойна. Она чуяла, что упустила его. Вся эта роль папочки для него была своего рода забавой и экспериментом, не более.
2
Так мы остались вдвоем. Без алиментов, жили на маленькое государственное пособие. Мама штопала колготки, варила картошку на обед и ужин, сдавала бутылки из-под молока и покупала с выручки сладости. До развала «советов» еще было семь лет.
Жили мы в однокомнатной квартире огромного дома, называемого в народе «малосемейкой». В нем были длинные коридоры с шестью квартирами на каждом этаже, в которых на маленьких метрах ютились большие семьи.
Мама сделала для меня небольшой уютный уголок, отделив кровать от остальной комнаты шторой на карнизе. Карниз упирался одним концом в одностворчатый шкаф, что стоял у кровати, другим – в стену. Я всегда могла задвинуть штору и оказаться в своем мире. Часто на карниз мама вешала надо мной свои свитера и пиджаки на деревянной вешалке. В темноте строгий силуэт казался мне огромным чудовищем, подвешенным на тонкой веревке. «Девочка, ты почему не спишь?» – каждую ночь обращалось оно ко мне, и я в страхе жмурилась. Чудовище всегда следило за мной, иногда это очень пугало. А иногда мне казалось, что оно охраняет мой сон от других чудовищ, которые были гораздо страшнее – они поутру не превращались обратно в черный жакет, а навсегда оставались жить под кроватью в дальнем темном углу. Чтобы дождаться следующей ночи и пробраться в мое сознание, разрушая его своими когтистыми щупальцами и острыми клыками.
Мама…
Она не собиралась становиться матерью в двадцать четыре года. Внутри нее горело желание любить. Женщина она была красивая, с кудрявыми светлыми волосами, пыльно-голубыми глазами. Часто звонко хохотала или громко рыдала. Балансировала между радостью и диким ужасом.
– Господи, ну неужели так трудно поставить табуретку на место?! – кричала мама и отодвигала ее на десять сантиметров в сторону. Я сжималась от ее крика. Так было всегда. Так будет всю жизнь. Мы будем тщательно убирать квартиру, вытирать пыль, вытряхивать ковры, складывать, а не разбрасывать плед, расставлять подушки, словно солдат, ровным строем на диване. Шторы будут висеть складочка к складочке, стулья стоять строго на своих местах. Наверное, стоило на полу белым мелом очертить эти места, как покойников, чтобы никогда не ошибаться. Я всегда ошибалась. Я буду пальцами убирать невидимые крошки со стола и следить, чтобы вокруг умывальника не было воды, даже маленькой капельки.