что его стремление стать военным было продиктовано желание носить красивую форму и самой обыкновенной романтикой.
Ведь армия – это война, а, значит, слава.
Зная упрямство Мустафы можно было не сомневаться в том, что он переступил бы через любую посмертную волю отца, если бы она шла вразрез с его собственными устремлениями.
«Взрослея, – скажет Кемаль в 1926 году, – я всегда предпочитал быть самостоятельным…
Тот, кто живет в семье, прекрасно знает, что постоянно находится под присмотром близких, впрочем, бескорыстным и очень откровенным.
Тогда оказываешься перед дилеммой: или повиноваться, или совершенно не считаться с их мнением и советами.
На мой взгляд, и то, и другое плохо».
Думается, что вряд ли подобное признание соответсвовало истине.
Где-где, а в военных училищах с их палочной дисциплиной никто самостоятельным не был.
Хотя кто знает!
Вполне возможно, Мустафа воспринимал подчинение воспитателям-офицерам как должное и не желал слушаться мать.
Конечно, та знала о той непостижимой легкости, с какой Кемаль сдал экзамены, и… продолжала оплакивать потерянного, как ей казалось, навсегда сына.
Но стоило ей только увидеть Мустафу в так идущей ему военной форме, как она, мгновенно позабыв все свои опасения, с неподдельным восхищением воскликнула:
– О, мой маленький паша!
Лед тронулся, и с этой минуты Зюбейде-ханым ни о какой другой карьере для своего «маленького паши» не помышляла.
Утешало ее и то, что трое сыновей ее родственников – Салих, Нури и Фуад Булджа – тоже решили посвятить свою жизнь служению в армии.
Для самого Мустафы наступили суровые после безмятежной и вольной жизни на природе времена.
И не знавшему дома, что такое «надо» и «нельзя», ему приходилось терпеть.
Но подобные мелочи не огорчали мальчика.
Он учился, а все остальное мало волновало его.
И уже тогда он мечтал о будущем.
Рюшдие была только первой ступенью среднего военного образования, после которой предстояла учеба в военном лицее, а затем и в Харбие, как называлась высшая военная школа.
Попасть в нее было нелегко: если средних военных училищ в Турции хватало, лицеев насчитывалось всего семь, а столичная Харбие была только одна.
И учиться в ней было верхом мечтаний любого курсанта, поскольку наиболее способные ее ученики, получив лейтенантский чин, зачислялись в классы генерального штаба, откуда выходили в чине капитана.
Эти офицеры являли собою армейскую номенклатуру, с уже обеспеченной карьерой, и Мустафа решил во что бы то ни стало войти в офицерскую элиту империи.
Благо, что все предпосылки у него для этого были.
Сразу начав выделяться среди сверстников, он прекрасно успевал по всем предметам, но особое предпочтение отдавал французскому языку и математике.
И уже тогда в нем стало заметно стремление к лидерству везде и во всем.
Асаф Илбай, который был другом детства Мустафы Кемаля, вспоминал,