тертым кирпичом и аккуратно утрамбованная земля не предназначалась для хождения. Казалось, здесь все устроено так, чтобы, постояв немного, уйти опять в житейскую суету, не задерживаясь долго на кладбище.
Могила была расположена на хорошем месте – на боковой дорожке, рядом с одной из центральных: и не грязно, и не очень людно. Но привлеченные красотой и убранством могилы, прохожие останавливались, некоторые подходили вплотную и бесцеремонно разглядывали женщину, памятник, цветы и, отойдя шага два-три, говорили вслух что-то вроде:
– Слышь, подполковник какой-то. А это его жена, наверно. Пошли дальше.
Женщина продолжала стоять неподвижно. Я подошел поближе. Ей было на вид лет тридцать пять. Она была плотно сложена, упругое тело угадывалось под легким, но строгим костюмом. Я определил в ней женщину работающую, причем работающую много и энергично. Лицо ее я видел в профиль, одновременно и женственный и жестковатый – выпуклый лоб, короткий прямой нос, небольшой четкий подбородок. Русые волосы золотились от солнца. Ноги, шея, руки, лицо – все было покрыто ровным, южным загаром, натуральным южным, черноморским, с субтропическим лимонным оттенком, нанесенным совместной полировкой тамошнего моря, солнца и ветра. Так у нас в средней полосе не загорают.
«Вот мы как время проводим, на курортах, пока здесь наемная женщина убирает могилу мужа!» – подумал я с досадой.
Оказалось, что у меня возник образ вдовы подполковника до встречи с нею, и я был несколько обескуражен, столкнувшись с нею живой – совсем не такой, как предполагал.
«Что толку в розах, мраморе, в ограде – во всех этих внешних проявлениях верности и памяти, если в душе-то ничего нет!» – я был уверен в тот момент, что все это фарс, показное внимание, ибо женщина эта никак не походила на воображаемую мной разбитую горем вдову.
Более того, я видел ее – плотную, стройную, красивую, в отлично сшитом и дорогом костюме, видел ее загорелые ноги и знал, что на черноморском курорте кто-то обнимал эти плечи, пожимал руки, кто-то гладил грудь, и она смеялась, отвечала на поцелуи и старалась жить весело – такова жизнь…
И мужская обида за умершего поднималась во мне.
«Но тогда зачем же эта могила, зачем настойчивое, постоянное внимание к памяти мужа?»
Я раздумывал, а женщина стояла неподвижно и смотрела в одну точку – куда-то вниз, где цветник сочленялся с основанием памятника. Она не только не спешила обратно в житейскую суету, но, видел я, вовсе забыла, что есть еще какая-то жизнь вокруг. Поза ее не была бессильной, подавленной, но чем дольше она стояла, а я вглядывался в нее, тем сильнее убеждался, что это было горе, страдание.
«Нет, она не забыла и, верно, никогда не забудет прошлого», – сказал я себе немного погодя.
Конечно, она знала, что вернуть прошлое нельзя, что жизнь продолжается, и вот она – живет, хотя муж умер. Но то, что было у нее раньше, жизнь до смерти мужа – такая сильная зарубка на душе, которая никогда не зарастет, и она не хочет, чтобы зарубка эта