сейчас уйду, – отвечаю. – Постою около прутьев и пойду.
– Ну-ну, – втягивает в себя папиросу охранник и выдыхает перегарный дух. – Ну-ну.
Едва сдерживаю ком в пищеводе. Не хорошо будет, если из всех щелей моего трехсоставного «я» брызнет тошнота. Не столько материальная, сколько душевная и духовная. Эта тошнота копилась годами. И черный снег с целлюлозного комбината, и перегарный дух охранника вполне могут спровоцировать меня на метафизический бунт. Не хорошо будет около храма. Бессовестно. На трамвайной остановке – ладно. В тылу кинотеатра «Родина» – тоже как-нибудь. Только не у храма. Ведь верую же я? А как же? Без веры куда? Теплота мне нужна, чтобы выйти из ада. Теплота, которая сейчас, возможно, бежит по венам Валеры и тех, кто купил теплоту.
Иду вперед, занимая голову приятными воспоминаниями. Как-то летом родители уговорили меня уехать в деревню, чтобы переболеть. Лет десять назад это было. Оставил я всех и вся, и умчался в далекую деревеньку. Месяц работал в поле, помогал родне по хозяйству, косил траву, полол огороды, воду из колодца носил. Вроде как поправляться начал. Мускулы налились силой, румянец заиграл на щеках. Мог спокойно засыпать, просыпаться. Молоко парное, природа, пешие переходы меня оживили. Как минимум, одно «я» из трех, стало послушным и крепким, как молодой теленок. Тело мое. То есть то «я», которое не может отдельно от души и духа. И случилось нечто, что навсегда определило меня цельного. Понял я, что мне здоровье телесное – не самая главная в жизни вещь. Есть нечто большее, скрепляющее все три «я» воедино – та самая теплота, энергия, дух. Я не мистик, но произошел казус онтологический, определяющий меня как единицу вселенной.
Был август, густой, наливной, ароматный, изысканный. Все вокруг дышало полнотой. Нет. Даже не полнотой, а переполненностью. Знаете, как бывает, когда долго воздерживаешься от неги, работаешь правильно, правильно отдыхаешь, а потом вдруг разнежишься до ощущения радости тела? Той самой телячьей эйфории. Кажется, тронь меня травинка на ветру, и я взорвусь чем-то дремучим и буйным. Состояние на грани распущенности. Это приятно и неприятно одновременно. Приятно чувствовать силу, неприятно понимать, что ты раб самых примитивных удовольствий. Все мы рабы собственных предпочтений. По моему мнению, ярмо должно носить характер метафизический. Не скоты же мы. Люди.
Я жил в деревенском доме с тетушкой по материнской линии и двумя двоюродными сестрами. Две пышногрудые красавицы, хохотушки. Оля и Галя. Голос их часто звучал в унисон моей телячьей эйфории, крался в сон, и я понимал, что здесь в деревне я становлюсь иным – грубоватым, смешливым, сильным. Такого себя я не очень жалую. За два дня до отъезда ко мне подошла тетя Вера и спросила, не хочу ли я сходить в церковь деревенскую исповедаться, причаститься.
– Да, тетя Вера, хочу.
А хохотушка Оля, которая стояла поблизости и кокетливо косилась на меня, прибавила:
– Он еще не успел нагрешить, мамочка.