вытянутых из головок маковых.
В два прыжка оказался у цели. Сильными движениями вспорол чернозем огорода, вырвал раскидистые кусты мака, и в дом. Заварил в кастрюльке. Испил напиток и задремал на часок. Проснулся, когда прихожане из церкви пришли. Тетя Вера спросила:
– На исповеди тебя видела, а на причастие не пошел?
– Не достоин я, тетя Вера, – ответил я узкими зрачками внутренней теплоты. – Причастился другим.
– Ах, этим? – всплеснула руками тетя.
– Этим, – ответил я. – Зачем же обманывать боженьку? Самого себя и то не обмануть.
Глава 4
На трамвайной остановке клубится народ, ожидает транспорта. Подъедет трамвай, похожий на ископаемое палеолита, всосет в себя безропотных тружеников, примнет их, сделает единой массой, переварит в холодном металлическом чреве, выбросит порциями на остановках, и снова за скрипучую работу. Люблю трамваи. С детства люблю. Есть в них что-то сентиментальное и родное. И три копеечки, запотевшие в ладони, помнятся, и особенный свет из окон, когда темно. Искры сверху и снизу – праздник.
Бог мой! Сорок лет пролетело как в тумане, а мир почти не изменился. А если изменился, то не в лучшую сторону. Уплотнилась агрессия, хмурость, темнота. Церквей стало много, а света мало. Парадокс? Все те же недовольные усталые лица, утренняя тошнота. Если бы не опиум, я растворился бы в серости, у которой миллионы оттенков. За что же мне ругать папавер сомниферум? Есть у меня и цель в жизни, и смысл. Нет только понимания того, почему какие-то дяди с большими головами решили, что опиум хуже, чем алкоголь. Зачем вместо меня определили, что есть хорошо, а что плохо? Для чего расписали мою свободу на годы вперед? А если я не такой, как все? Если не нравится мне набор побрякушек, называемых ценностями мира сего? Неужели вас не тошнит от телевизора? Меня тошнит. Уже давно. Включаю его исключительно в качестве рвотного средства.
Вы скажете, что я смелый такой потому, что бояться мне нечего. И потерять ничего не жалко, кроме своих оков. Не правда. Вы скажете, что с меня взятки гладки, потому что я трижды сиделец в психиатрической клинике? Отвечу – чушь. Долги родина взымать умеет – и когда мне, восемнадцатилетнему, в руки сунула автомат, и когда ответила на мою утонченную честность толстой историей болезни, похожей на фантастический роман, в котором главный герой оказался вдруг на процессе. Включили свет в большом куполообразном храме без бога и нацелили прожекторы на меня. Вы признаете себя виноватым? Конечно. Я во многом виноват. Разве есть люди невиновные? Нет. Всегда найдется хоть капля вины. И меня, худенького человека с толстой историей несуществующей болезни, обрядили в сумасшедшего. Психопатия – это не болезнь, аномалия характера. С точки зрения умных дядь, я личность незрелая, ненормальная, бунтующая, не желающая принимать ценности этого мира. Диагноз звучал как музыка: «Наркомания опийного круга». Братство кольца. Я был вдохновлен этим диагнозом и решился