нам, нужны деньги, много…
– Много это сколько?
– Тысячу долларов, маме на операцию.
Я задумался. Конечно, тысяча долларов на дороге не валяется, но мне вдруг захотелось ей помочь. И, кажется, было уже всё равно, для кого она просит: для мамы, для тёти, для бабушки. Я должен ей найти эти деньги. Ненавижу слово «должен», но сейчас оно не вызывало во мне отторжения и напряжённости.
Всё! Это моё, так называемое состояние, видимо ведёт прямиком к тому мироощущению, которое называется – влюбился. Как же глупо, банально получается, но я ничего не мог с собой поделать. Меня тащило, словно ночной порой по скользкому косогору на оживлённое шоссе. Ни затормозить, ни свернуть, прямиком под колёса прущемуся в кромешной темноте транспорту. И чем громче шум дороги, тем безнадёжней мои дела!
Я смотрел на её грустные глазки, розовые губки, на то, как она морщит лобик рассказывая мне о маминой проблеме и понимал, как же легко влюбляться в молоденьких, красивых девочек и как тяжело и больно любить их, постоянно ожидая появления ветвистых наростов, терпя их капризы и мучаясь, если вдруг капризы закончатся. Это было начало конца моей независимости и спокойствию.
– Когда операция?
– Через неделю.
Меня судьба постоянно испытывает на доверчивость к женщинам, и постоянно, с завидным упорством, я сдаю экзамен на звание Самого Доверчивого и, постоянно получаю самую высокую оценку, только лишь для того, чтобы через некоторое время опять подтвердить свою квалификацию. Где-то в глубине души я всегда чувствовал протест против этого, но слишком слабым он был в этот раз.
– Хорошо, я найду эти деньги.
Пока я думал и прикидывал, что и где, Оля напряжённо смотрела на меня. В её глазах читалась такая боль, что я совсем перестал жалеть о сказанном. Вдруг она упала, лицом на свои руки, лежащие на столе, и зарыдала с таким надрывом и безнадёжностью, что я испугался за неё. И опять я не знал, что с ней делать.
– Тихо, тихо, тихо, – быстро проговаривал я, совсем как своей дочери, в её далёком детстве, когда мы ещё жили вместе, и она вдруг, ни с того ни с сего, начинала плакать, и я её уговаривал и гладил по голове. Точно также сейчас гладил Олю по голове и быстро проговаривал ей:
– Тихо, тихо, тихо.
Всхлипывая, глубоко и прерывисто вздыхая, Оля успокаивалась. Наконец она с трудом выговорила:
– Я так боялась, что вы откажете. Извините, я устала.
– Операция, какая?
– На позвоночнике. У мамы очень сильные боли, она не может ни сидеть, ни стоять. Вы извините, что вот так неожиданно. Мы обошли всех своих знакомых. Кто-то не может, а кто-то выставил неприемлемые условия, даже слишком.
Она замолчала, погрузившись в себя.
– Пойдём, – я приобнял её за плечи и повёл в зал, усадил на диван. Девушка легла, не поднимая ног, положив под голову того же плюшевого медведя, как и в первый раз.
Принес ей в чашке валерьянки, поставил на стул рядом с диваном, потом укрыл пледом и сел в кресло. Приподнявшись на локте, она выпила лекарство, поставила