Только если не понравится, то не носить тебе твоей головы.
Никитич кивнул в знак согласия.
– Давно никто так не смешил меня, старик! Играй скорей, – приказал Аюм-хан.
Заиграл Никитич на балалайке, зазвенели три струны плясовую, да так хорошо, так весело, что джигиты, что стояли в охране у входа в ханскую юрту, не устояли – заплясали. Хмуро взглянул на них хан, погладил свою тонкую бородку. Но до того нелепо они скакали, что не выдержал Аюм и рассмеялся. А пока веселились, никто не заметил, как шкуры на стенах юрты затряслись от ветра. Зашёл с низким поклоном Чмуржэ-лучник.
– Сильный ветер поднялся, Аюм-хан! – сказал юноша.
Хан глотнул чая, не вставая с подушек, и кивком головы указал Чмуржэ на выход. Поклонился лучник второй раз и вышел.
– Ну что, старик, давай дальше. Не ханское это дело – под балалайку прыгать.
Заиграл тогда Никитич грустную мелодию, до того нежную, лиричную, словно голос матери. Вспомнилось хану Аюму, как мать пекла лепёшки на рассвете, как отец его впервые на коня посадил… Сердце так и забилось в груди хана, будто проснулось от долгого сна. До того заслушался Аюм, что не заметил, как Никитич играть закончил.
– Ну что, хан, понравилось? Отдашь мне коня? – спросил балалайщик.
– Что?! – удивился хан. – Да для воина конь дороже дома! На вот тебе ханский кафтан в подарок.
Подарил он Никитичу длинный распашной с длинными рукавами и воротником шёлковый кафтан, который до талии застёгивался большими круглыми пуговицами. Диковинка!
– Ханский подарок царю не стыдно надеть! – сказал Аюм-хан.
Поблагодарил Никитич хана за щедрый дар, хотел было третью песню играть, но зашёл снова в ханскую юрту молодой лучник Чмуржэ.
– Ливень начался, мой повелитель, сильный, ничего не видно, – сказал он.
– Ливень всего лишь вода! – презрительно хмыкнул хан. – Выйди и больше не смей меня беспокоить, – рассердился Аюм.
Низко поклонился Чмуржэ и выскочил, как кипятком ошпаренный, из ханской юрты. А Никитич заиграл последнюю песню. Да до того искусно, звонко между ловкими пальцами звенели струны, до того хороша была музыка, что перед глазами хана возник прекрасный город из белого камня, с минаретами, дворцом с арками. И решил хан, что не будет больше со своим народом кочевать и воевать, а построит прекрасный город, что прославит его имя на века.
Закончил Иван Никитич играть и спросил хана шёпотом:
– Отдашь ли коня, о могущественный повелитель?
Хан погрузился в глубокие раздумья о строительстве города, махнул рукой стражникам, мол, выгнать балалайщика из юрты.
– Я дарю тебе свою милость, а не коня! Это щедрый дар, будь благодарен. Оставляю тебе твою голову, – крикнул Аюм вслед старику.
А снаружи Никитича град встретил, град величиной с горох, а то и больше. И чудно как-то наземь падает, а Никитича не трогает. Укутал Никитич в ханский кафтан балалайку и побрёл в родное село. Идёт