отзываясь на уличные разговоры и поощряя их, прославляли Керенского как «героя», «рыцаря», «гения», «славу» и «солнце» революции и «русской свободы»[178].
Разговоры о героях и спасителях свелись – особенно по мере того, как революция казалась все более уязвимой, – к разговорам о «врагах». «Враг» тоже было гибким понятием. Оно могло иметь несколько значений. Играть роль социального ярлыка, используемого, чтобы выделить всех богатых и могущественных и упрекать их за это. Политического ярлыка, навешиваемого на тех, кто выступал против интересов простого народа. И морального ярлыка, бичующего элиты за корыстный эгоизм или простой люд за безответственность или недисциплинированность. Разумеется, в военное время «враг» ассоциировался с внешним врагом – Германией – и, соответственно, с изменой. В то время как многие консерваторы видели главных «внутренних врагов» в радикальных социалистах и евреях, большинство простых жителей страны считало главными «врагами народа» богатых и привилегированных[179]. Солдаты, писавшие 1 сентября в «Известия» (выше уже цитировались их обвинения в адрес буржуазии), повторяли то, что к началу осени 1917 г. говорили почти все: «Родина и революция в опасности! Как громовой набат [это] раздается по всей стране»[180]. К тому времени речь шла уже не о том, находятся ли революция и Россия в опасности, а лишь о том, кто в этом виноват и что следует делать.
Глава 4
Гражданская война
Большевики пришли к власти, не обладая четкими представлениями о революционном социалистическом государстве. С одной стороны, им были свойственны идеи демократического и освободительного характера об участии масс в политике, основанном на использовании желаний и энергии простых людей. Как указывал Ленин после возвращения в Петроград весной 1917 г., единственный способ спасения России от «краха и гибели» состоит в том, чтобы «внушить угнетенным и трудящимся доверие в свои силы», высвободить энергию, инициативу и решительность народа, который в этом мобилизованном состоянии способен творить «чудеса»[181]. Таким был идеал государства нового типа, государства-коммуны (Ленин ссылается на Парижскую коммуну 1871 г.), имеющего такие отличительные черты, как участие масс в управлении государством и «„государственный аппарат“ в один миллион человек», который будет служить не ради «крупного куша», а ради высоких идеалов[182]. Идеал государства-коммуны нашел отражение в официальном названии партии, в 1918 г. переименованной из Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков) в Российскую коммунистическую партию (большевиков). В течение первых месяцев после прихода к власти Ленин регулярно призывал «товарищей трудящихся» как творцов истории помнить, «что вы сами теперь управляете государством», а потому им следовало самим браться «за дело снизу, никого не дожидаясь»[183]. Некоторые историки интерпретировали эти слова как проявления утилитаризма в лучшем случае и как обман