угрозу для них. И упомянутым законом они собирались устранить эту угрозу.
– Честно говоря, я слегка запутался, – ответил Ральф. – Ведь всем известно, что образование – это прогресс, это дорога к цивилизованности. Не могу себе даже представить правительство, которое думает иначе и желает повернуть время вспять.
– Наверняка такие были, голубчик, – отмахнулся архиепископ. – И еще будут. Обобщать не нужно, разумеется, но, полагаю, вы догадались, зачем это было сделано. Образование для всех, кто не является европейцем, нынче доверили доктору Фервурду из министерства по делам национальностей. Доктор Фервурд считает, что учить африканских детей математике бессмысленно. Сельским батракам математика ни к чему. Если их обучать, им может взбрести на ум, что они способны быть не только батраками. Подобных ошибок доктор Фервурд допускать не намерен.
Анна разлила чай. Архиепископ поднес чашку к губам.
– Очень вкусно, дорогая, – похвалил он. – Чай – такое удовольствие, верно?
Анне подумалось, что избытком удовольствий этот мужчина, похоже, обделен. Она скользнула обратно, уселась на обтянутый материей стул.
– Публично объявили, что цель закона – внедрение новой системы образования. – Архиепископ упорно смотрел в чашку. – Эта система должна готовить грузчиков, прислугу и шахтеров. Два с половиной часа в день, а преподавательницы – молоденькие девчушки, едва закончившие шестой класс. Причем новые правила затронули не только детей неграмотных родителей. Нет, они для всех. Для детей самых умных наших мужчин и женщин, живущих при миссиях, и для детей выпускников Форт-Хейра[16]. Родителям пришлось смириться с тем, что их детей сознательно оглупляют.
– Но это же лишает всяких надежд на лучшее будущее! – удивился Ральф. – Другие законы можно отменить, но как справиться с последствиями такого вот оглупления?
– О том и речь. – Архиепископ вздохнул. – Через двадцать лет или через сорок, словом, когда об этой глупости позабудут, как прикажете вкладывать мудрость в головы, отвыкшие ее усваивать?
Рука архиепископа мелко дрожала. Чашка в его пальцах казалась совсем крохотной, словно этот изящный фарфоровый сосуд вдруг очутился в медвежьей лапе. Анна подалась вперед, быстрым движением взяла чашку и поставила ту на поднос. Старик-церковник будто не заметил.
– Спросите, а что же церковь? – Архиепископ вновь повернулся к Ральфу. – Мы глядим на правительство, как кролик на кобру, если вспомнить меткое выражение отца Хаддлстоуна. – Он криво усмехнулся. – Отец Хаддлстоун умел обращаться со словами, не находите? Кое-кто утверждает, что мы должны позакрывать все наши школы и наотрез отказаться от участия в этой постыдной затее. Другие считают, что лучше уж начатки образования, чем полное невежество. Отец Хаддлстоун, прошу прощения, что опять его вспоминаю, называл подобные взгляды «голосом Виши». Миссис Элдред, – старик с усилием повернул голову, и на мгновение его лицо исказила гримаса боли. – Вы дипломированный учитель,