«опа-опа, так ему и надо». Кротяра пошёл с шапкой по залу и вернулся несколько подобревшим.
Потом петух выпил по второй, зарядил третью, раздухарился, пошёл плясать фасонной выходкой, с топотом и присвистом, голося что-то неразборчиво-похабное. Кот прислушался.
– Ох, жистёночка моя похомотная! – причитал петух, выделывая ногами немыслимые антраша. – Дурь-параша-поебень обхохотная… – он закрутился на полу, не переставая при этом дико наяривать на балалайке. – Да кручина моя мужичинная затесалася в место причинное! – выкрикнул он на одном дыхании, уйдя в пронзительнейший фальцет.
Базилио решил, что тема половой зрелости занимает в творчестве потёртого артиста слишком много места. Но публика велась: в зале заметно оживилось. Даже позорный волк, сидящий в углу в обнимку с упоенным в дымину конём-первоходом, поднял уши и отшарил лыбу.
– Пьяненький, пьяненький, ых! – плюгавенький иду! – верещал Защекан, стуча себя в грудь локтем и глухо ухая. – В полдороги пьяненький, пьяненький в пизду! Ой, иду-качаюсь я, за мной земля кончается, подрочил бы на бегу, тока кончить не могу!
– Тра-та-та, тра-та-та, вот она, феличита! Ой ты бунька бятая, скобейда похатая! – нестройно заорали еноты.
Базилио в очередной раз подумал, до чего же всё-таки опустилась современная культура, особенно по сравнению с заветными образцами. Он вспомнил, с каким чувством благочестивый педобир воспевал Тишину, и ему стало грустно и противно.
– По форелевой реке мы плывём на лодочке! Мой хуец в твоей руке, а в моей – сто водочки! – блажил петух.
– Давай-давай-давай-давай! Сучье мясо повалём поваляй! – внезапно взвизгнул крот, изображая вдруг нахлынувшую лихость.
– Бугага, бугага, бугагашечки-га-га! – немелодично заорал какой-то подсвинок, вытянув шею.
– Тра-та-та, тра-та-та, похотища-блякота! Ос-тос-хламидиоз! – орали еноты, стуча по столу пустыми кружками.
Сисястая зебра встала и, тряся крупом, вскарабкалась на стол. Тот крякнул, но выдержал. Зебра ударила копытом и закружилась, колыхая грудями и рассекая воздух гривой. Свинка раздувала щёки, выводя на флейте непотребные рулады.
– И-й-йух! Залупонь моя гола! Ух какая стоебушка была! По ебалу малафья потекла! Накатила суть! Агаааа! – отжаривал петух что-то бессмысленно-похабное. Гребень его поднялся и заалел.
– Не могу молчать! – не выдержал волк. – Ща спою! – пообещал он и обещанное немедленно исполнил, издав протяжный, душераздирающий вой. Пьяный конь открыл глаза и повёл окрест взором, исполненным какой-то блудной тоски.
Базилио молча встал, подхватил мешок и отправился в сортир – отлить и передохнуть от галдежа и непотребства.
В сортире он обнаружил Попандопулоса и гуся. Гусь выглядел довольным, у козла были масляные глаза. Кот понял, что Септимий не только профессионал задних дел, но и их же любитель, а проще говоря – жопник. К мужеложцам Баз, как христианин, относился крайне отрицательно,