три неудачливые охотницы за олигархами. Судя по специфическому тюнингу – голливудские локоны, выпяченные губы, идеального тона загар, слишком идеального, чтобы быть натуральным, – тоже русские. Отличались они друг от друга только платьями. Видимо, в июле, в разгар сезона, не выгорело.
Павел Петрович Неуверов – глава богатейшего российского, в советское время номенклатурного семейства, сумевшего отлично обустроиться на волнах перестройки, владелец гигантской финансово-промышленной корпорации, проникшей своими щупальцами в Восточную Сибирь и Европу. Он сидел, навалившись на лакированную столешницу, и угрюмо смотрел в одну точку. Так редко приходившее в последнее время чувство снова с силой накатило на него. Это чувство было трудно назвать. Чёрная меланхолия? Фрустрация? Тихая паника? Он называл это чувством поезда. Он слушал гулкий и медленно нарастающий стук крови в ушах, похожий на стук колёс приближающегося поезда. Вот он стоит между рельсов, ветер раздувает его одежду, и он должен быстро решить – остаться или отпрыгнуть?
Павел поморщился и нахмурил брови. Он часто хмурился, и это придавало его моложавому лицу упрямое выражение, с намёком на угрозу. Чувство поезда возникало у Павла Петровича в жизненно острые моменты. Когда нужно было решить – сейчас или никогда, чёрное или красное, да или нет. Сын, Костик, посмеиваясь, говорил ему:
– Быть или не быть, батя, – старперские песни. Гамлетовский вопрос звучит теперь так: биться или слиться. Времена, когда за косяк а-ля «оскорблённое достоинство» чикали шпагой, прошли. Щас проще отморозиться.
Умный мальчик. Только, что это ещё за «отморозиться»?
– Ну, отморозиться, сыкануть. Сдаться, короче.
Вопрос, как и позиция сына, не пугали Павла Петровича. Его пугала собственная реакция на эту дилемму. Реакция, которой раньше он никак не мог ожидать от себя.
– Не знаю, – так звучал этот ответ.
И причина этого незнания заключалась ни в неумении управлять компанией, ни в нерешительности – решительности у Павла Петровича было хоть отбавляй, – а в том, что оба исхода при детальном рассмотрении были одинаково плохи. Он старался жить и работать по справедливости, хотя бы в рамках своей вотчины – компании, которой он управлял, своей семьи, своего круга общения. Но законы реальной жизни не подчинялись законам справедливости. Женщина с завязанными глазами правила миром бестолково и то и дело сбивала Неуверова с ног ударами своих «подкрученных» весов и затупленного меча. Он устал биться. И сливаться не привык. Просто руки опускаются. Может, это старость?
Сверкающая стразами входная арка клуба впустила новую порцию посетителей. Развязные, самоуверенные жесты напомаженных молодых мужчин. Медленные, постановочные – чтобы все успели рассмотреть, – движения тонконогих женщин. Дорогие, чуть небрежные наряды, блеск запястий и шей. Наследники капиталов, строящие из себя серьёзных бизнесменов. По-настоящему им работать не нужно, за них уже всё сделали родители. У одной из женщин, не очень красивой, но тщательно проработанной в спортзале и