о самке, высиживающей яйца и вскармливающей птенцов. Так и Святой Дух, поверхностно воспринимающийся как мужественный аспект, в соответствии с разработками христианских теологов представляет в некоторых ситуациях, в частности в непорочном зачатии, женственный, небесно-материнский аспект. «…Святой Дух выполняет скорее «женскую», «материнскую» функцию в Рождестве Богочеловека, снабжая Деву Марию особой парадоксальной возможностью нетварной природы» [43].
С учетом данных северо- и южноамериканских мифологических представлений, а также связи тюрков с североамериканскими индейцами, говорить о заимствовании тюрками идеи Птицы – ипостаси Бога, как это принято у европейских ученых, не приходится. Надо признать, что здесь мы имеем дело с еще одним осколком некогда общей для всего человечества традиции. Дж. Черчвард пишет, что «птицы как символы Творческого Начала Божества широко использовались» на континенте Му [44]. Этот символизм был распространен и среди американских индейцев, и в Великой Уйгурской империи, и на Гавайях, и в Индии, и в Египте. «Например, глаза птиц представляют собой уйгурские символы Солнца и Единого Божества»[45] (сравните с представлением Солнца как глаза Митры и казахское выражение «күннiң көзi» – «глаз дня» о Солнце).
Такие настойчивые попытки обосновать заимствование тюрками у индоевропейцев распространенной в Евразии, Африке, Северной и Южной Америке мифологемы хищной птицы – посредника между мирами, между Всевышним и людьми, лишь еще раз демонстрируют безнравственность и научную бесперспективность всякого рода «арийских», «европоцентристских» теорий. Если даже ограничиться рамками казахского фольклора, то мы находим целый спектр идей и образов, полученных в результате развития этой мифологемы. Они достаточно подробно рассмотрены С. Кондыбаем в Книге четвертой «Мифологии предказахов». Это и чисто сказочный, и реалистичный образ горного орла, становящийся в поэзии жырау символом врожденной устремленности ввысь, неизменности благородной внутренней природы, реализующей себя вопреки любым обстоятельствам (Нуртуган). Это и зафиксированный А. Диваевым этиологический миф о происхождении казахских гончих «тазы». Существует такая сказочная птица Ит Ала Қаз (Собака – Пестрый Гусь), гнездящаяся на вершинах мазаров, построенных на возвышенностях в безводных и безлюдных местах. Отложив яйца, Ит Ала Қаз навсегда покидает гнездо. Из ее яиц вылупляются щенки, большинство из которых погибает от жажды. Изредка выживает щенок, который превращается в крылатую гончую Кумай. Этот миф заставляет вспомнить и грифонов – крылатых «собак Зевса», стерегущих золото в стране гипербореев, и иранского Симурга-Сэнмурва – обитающего на Мировом Дереве «царя птиц» с головой и лапами пса, с крыльями и в рыбьей чешуе. Созвучие имен «Қумай» и «Умай» напоминает о тотемной природе собаки, о священном образе собаки-кормилицы в иранской мифологии и о ранней концепции О. Сулейменова, выводящего индоевропейское «собака/спако»