ребрами и ключицами, ухватился за рукав Семки.
– Дяденька, отпустите нас. Мы из юртовских казаков, с Дона.
Семка замер, с состраданием рассматривая парня. Широкие когда-то плечи выпирали острыми холмиками костей, обтянутых кожей в струпьях. Пальцы на руках – тонкие и грязные. И сам он, весь перепачканный жиром и каким-то маслом, чуть ли не светился насквозь. Длинный светлый волос падал грязными патлами на лоб. Рядом с надеждой заглядывал в глаза Семке еще один парень, как две капли похожий на первого.
– Идти сможешь? – из-за спины подал голос Муратко.
Парни дружно закивали:
– Идти смогем, если железо собьете, – они слегка приподняли ноги.
На стертых до крови щиколотках звякнуло.
– Вот уроды. А рядом с тобой кто?
– Это брательник мой, сродный.
– А меня, дяденька? – Семку тронул за руку длинный, изможденный невольник. Из-за высохших кровавых корок на скулах и переносице нельзя было определить, сколько ему лет, двадцать или сорок. – Я из белгородских казаков, Космятой меня кличут.
– С лицом что?
– Это его десятник невзлюбил, – пояснил один из близнецов. – Говорил, будто смотрит дерзко.
– И что делал? – заинтересовался Муратко.
– А каждый раз, как проходил, по щекам шалыгой[32]хлестал.
Космята не отводил горящих глаз от казаков:
– Ниче, вон он там зараз валяется. А я жив.
– И я жив, – сосед Космяты, тонкий белокурый паренек с впалыми щеками вытер крупные слезы, оставляющие светлые полоски на грязном лице. – Теперича уже не помрем.
– А тебя как кличут? – Семка вопросительно задрал подбородок.
– Дароня Врун[33]. Из валуйских мужиков я.
– Ныне слободны вы, – повысил голос Загоруй. – И казаки, и музыки. Воля! Потерпите малость, зараз коваль нас придет, усех от цепей ослободим, – они шагнули дальше.
Вдруг хриплый радостный голос окликнул казаков:
– Муратко! Миленький! – высохший – в гроб краше кладут – невольник тянул к ним руки.
Казаки, не узнавая, всмотрелись в гребца.
– То же я, Путило Малков, из Раздор.
Казаки еще пригляделись. Семка разглядел сквозь полосы грязи сережки с тонкими палочками – висюльками, пометившие обе мочки казака. Невольник улыбался, и только по этой улыбке, когда-то доброй и светлой, да сережкам казаки почти одновременно признали станичника.
– Путило Миленький, ты ли это? – Муратко крепко пожал протянутую ладонь.
– Черти тебя сюда загнали, – Семка хлопнул его по плечу. – И здесь верховые[34], никуда от вас не деться.
– Сам ты… сюсюкалка… – Путило хотел еще что-то добавить, но внезапно лицо его сморщилось, и Малков выгнул плечо, удерживая стон. В этот момент он чуть пригнулся, и казаки узрели его спину – излохмаченную засохшей, уже загноившейся местами кожей, торчащей в разные стороны.
– Чего они с тобой делали?
С трудом проглотив