был невысоким мужчиной с кудрявыми каштановыми волосами и грустными беспокойными карими глазами. От него пахло бензином, ноги были слишком короткими для широкогрудого тела, но недостаток длины компенсировался пружинистостью. У него была удивительная манера отрывисто пружинить при ходьбе. Он одевался как никто из тех, кого я когда-либо видел раньше – туфли в два цвета, разрисованный вручную галстук, украшенный монограммой блейзер и носовой платок с такой же монограммой в нагрудном кармане. Дуайт неоднократно возвращался к нам, что делало его главным претендентом среди поклонников. Мама говорила, что он хороший танцор – только пыль летит из-под ног. И к тому же очень милый и обходительный.
Я не беспокоился на его счет. Он был слишком мелким, работал механиком. Одежда его была несуразной – хоть и не могу сказать, в чем именно. Мы приехали за столько километров вовсе не к нему. Он даже жил не в Сиэтле, а в местечке под названием Чинук – крохотная деревушка в трех часах езды от Сиэтла вверх по Каскад Маунтинс. Кроме того, он уже был женат. У него было трое детей, которые жили вместе с ним, все подростки. Я знал, что моя мать никогда бы не впуталась в подобный бардак.
И даже несмотря на то что Дуайт продолжал ездить с гор, чтобы увидеть мою мать, каждые вторые выходные, а затем и каждый уикенд, казалось, он чувствовал, что его случай безнадежен. Его внимание к матери было таким щенячьим, таким раболепным, будто он знал, что вероятность прибрать ее к рукам трогательно ничтожна. И даже находиться в ее присутствии – большаая удача, которая зависит от его почтения, хвастливой лжи, оптимизма и всякого рода хорошего настроения.
Дуайт уже был женат. У него было трое детей, которые жили вместе с ним, все подростки. Я знал, что моя мать никогда бы не впуталась в подобный бардак.
Он старался изо всех сил. Для того чтобы заметить подобный тип старания, нет глаза острее, чем глаз соперника, который, может, является ребенком. Я взялся за это дело с усердием и отмечал каждый промах Дуайта: его привычку облизывать губы, метать взгляд от одного лица к другому в поисках малейших признаков несогласия или скуки, его неуверенную улыбку, фальшивый тембр смеха, когда он рассказывал шутки, которые на самом деле не понимал.
Никто не мог просто пойти на кухню и сделать себе напиток, Дуайт обязательно должен был вскочить и сделать это сам. Никто не мог открыть дверь или надеть пальто без его помощи. Никто не мог даже курить свои собственные сигареты. Нужно было непременно брать у Дуайта и покоряться продолжительному спектаклю с прикуриванием. Он вынимал из бархатного футлярчика зажигалку «Зиппо» с монограммой; открывал со щелчком крышку о свою брючину; демонстративно делал паузу, глядя на высокое пламя с короной маслянистого дымка, и затем весь ритуал повторял в обратном порядке.
Я был хорошим мимом или, лучше сказать, жестоким, и Дуайт был легкой мишенью. Я принимался за эту комедию сразу, как он покидал наш