что тоже заревела.
Потом, когда Карина стала чуть старше, она спросила отца, почему мама тогда плакала – ей было больно? А папа ответил, что нет, она рыдала вовсе не от боли. Маме было страшно.
– Она боялась умирать? Умирать страшно? – с детской прямотой поинтересовалась Карина.
Отец помолчал минутку, а потом ответил:
– Нет, дочь, я думаю, пугает не смерть сама по себе. Мама ведь просто ушла в иной мир. Люди не исчезают бесследно – они уходят туда, где мы уже не можем их видеть. Но они видят тех, кто остался жить. Мама плакала, потому что очень боялась за тебя и меня. Ей было невыносимо оставлять нас здесь одних. Бросать.
Сейчас Карине двадцать три. Именно столько, сколько было маме, когда та умерла. Карина будет стареть, покрываться морщинами, седеть, горбиться, сохнуть или болезненно поправляться, а мама навсегда останется юной и прекрасной. Для неё земное время остановилось.
Папа часто говорил, что дочь очень похожа на маму, тоже Карину. Если сильно придираться, то сходства мало. У Карины-старшей были тёмные глаза и светло-русые волосы. А у Карины-младшей – наоборот. Волосы каштановые, глаза – серо-голубые. У мамы был правильный прямой нос, а у дочери – чуть вздёрнутый. Мама была рослая и фигуристая, Карина – невысокая хрупкая худышка.
Однако форма губ и разлёт бровей, овал лица и поворот головы, ямочки на щеках и ногти-лопаточки, манера заламывать левую бровь и привычка смеяться, запрокидывая голову, касаться пальцами лба, когда задумается, – всё то, что составляло облик Карины-мамы, с детальной точностью было воспроизведено в её дочери. Только вот характер совсем другой. В Карине-младшей никогда не было маминой лёгкости, общительности, простоты.
Как-то раз, будучи маленькой девочкой, Карина услышала, что называть дочь именем матери – плохая примета. Смертоносная. Мать отдаёт дочери свою жизнь и потому умирает молодой… Прибежала из школы вся зарёванная. Рыдала в голос и кричала, зачем папа и мама назвали её так?! Разве мало было других имён? Если бы они назвали дочь, например, Наташей, Светой или хотя бы Дариной, изменили одну-единственную буковку, то мама была бы сейчас жива! У неё тоже была бы мама, как у всех других детей!
Отец долго не мог успокоить дочь. Разве можно растолковать охваченному отчаянием и болью ребёнку глобальные вещи вроде Божьего промысла, судьбы, предначертания? Тем более если и сам нет-нет, да и усомнишься в справедливости мироустройства, при котором любимые жёны уходят так рано, оставляя мужей на руках с крошками-дочерями…
Папа у Карины был – каких поискать. Всю жизнь старался за двоих, пытался не просто быть отцом, но и заменить собой мать. Выслушивал дочкины секреты и жалобы, развеивал страхи, вытирал слёзы. Разучивал с ней песенки, заплетал косички. Готовил завтраки, обеды и ужины, помогал делать уроки. Давал советы, наказывал и хвалил. Ходил на родительские собрания и возил на отдых. Приучал к домашним делам и читал её стихи. Был другом, соратником, критиком, обожателем. Карина не мыслила себя в отрыве от отца.
Хотя, как