дух поднялся. Это уже были не те недавние беглецы, сдавшие Донбасс, Новочеркасск и Ростов, а рвущиеся в бой воины.
Изредка шел снег. Подмораживало. Потом наступала оттепель, и передвигаться становилось невозможно. Ноги проваливались по колено в снег, вязли в подснежной воде и грязи. В такие дни фронт погружался в затишье. Но наши дозоры каждую ночь уходили вперед, где двумя полосами вдоль Дона тянулись камыши. И утром, в обмерзших шинелях, «поседевшие» от инея, возвращались.
Смоленцы, как и дроздовцы со своим командиром полковником Манштейном, которого красные прозвали «одноруким чертом», совершали вылазки на другой берег. Наводили много шума и возвращались. Потом вечерами при свечах под диктовку Новикова писали подметные письма «Ульянову-Ленину» от «запорожцев Деникина»: «Что же ты, Володимир Ульянов, со свиным рылом да в калашный ряд?» Конечно, эти письма, как и мои весточки домой, до адреса не доходили. Почтовая связь обрывалась на линии фронта.
Восьмого февраля шаткое затишье прервала канонада. Белые прошли обрамленную сухим камышом и сугробами низину, рассеченную ледяными плешинами замерзших озер и маленьких речек. После ураганного артиллерийского огня и штыковой атаки добровольцы ворвались в Ростов. В первой цепи бежали смоленцы. Сбив с ходу противника, мы захватили много трофеев, повозки с патронами и пулеметными лентами, ящики с новыми винтовками, бронепоезда. У добровольцев появилась надежда: снова погнать красных и уже не останавливаться ни в Касторной, ни в Орле, ни за что!
Но судьба была безжалостна, она как бы шутила над нами. Не успели еще расположиться на новых квартирах, как поступил приказ: вместо продолжения наступления оставить Ростов и отойти в Батайск.
Десятого февраля мы без боя оставляли Ростов. Пораженные жители вываливали на улицы, многие бежали за отходящими частями. Никто не воспринимал действия белых всерьез, считали, что это передислокация. И всему происходящему снова сопутствовала обычная ростовская суета.
Красные изменили тактику: атаковывали цепями пехоты и полками конницы, но сразу же откатывались назад. Словно прощупывали нашу оборону. А тем временем на реке Маныче, что правее Батайска, шли затяжные бои, там красные из калмыцкой степи выдавливали белые части.
Неожиданно началось отступление от Ростова, и мы двинулись на Переславку. Новиков, с еще не зажившей ногой, не покидал седла. Ему нужно было организовать колонну, выставить охранение, а при нападении красных успеть построить полк в каре. Дарьял под ним носился в мыле. Он словно чувствовал близкие кубанские степи, где побывал с хозяином еще полтора года назад.
В ту зиму свирепствовал тиф, которым я заболела в Батайске. Новиков искал для меня теплую хату. Станичники при одном моем появлении хитрили, охали и прикидывались, что сами больны. Но Новиков никого не слушал, и меня размещали там, где мне было удобно. Доставал молоко, мясо, меня кормили, лишь бы я скорее выздоровела. Единственное, что смущало меня, это покрытая платком голова: болевших тифом стригли наголо. Теперь я обращалась