бы выдержала.
Я бы выдержала долго.
– Ты лучше поплачь, Анют, не сиди так.
На кухне пахнет печёным глупо и не к месту, но не могу ничего сделать. Сидели и плакали, а потом вынули пирог из духовки.
*
А с Сашей у мамы никакого сладу не было.
Упрямец одиннадцатилетний, несговорчивый.
Взял что-то – бумажку или ткани обрывок – сжал в кулаке.
Весь съежился, сгорбился – только чтобы не увидела. Если увидит – будет плохо. Станет кричать. За таблетками к соседям побежит. Или его отправит. Довёл, скажет. Беги. Беги, звони в восьмую. Скажи Татьяне, что плохо. Поймёт. Даст таблетки. И принесёт Саша беленький нитроглицерин, да ещё жалостливую улыбку этой Татьяны – она-то, хоть и хранит завсегда сердечное в аптечке, здоровая и крупная, и каждый день на работу в газетный киоск ходит.
И маме предлагала, да там платить обещали меньше.
А то бы согласилась. Всегда выясняла – кто где работает, сколько платят, чтобы при возможности найти себе другое, новое, лучшее, чтобы не приходилось в половину шестого вставать, чтобы к утренней смене успеть. Потому как на метро ехать, а потом на автобусе трястись.
Мама сама жаловалась каждый день – что устаёт, что ноги болят. Она и раньше жаловалась, только Саша не слушал – занимался на полу кубиками.
– Это что? Покажи.
Помотал головой, склонился ниже над столом, пряча.
От мамы пахнет сладким. Это духи. Мама купила духи. Это непрозрачный маленький флакончик на полочке секретера. Нельзя брать. Нельзя дверцу открывать. Замка нет, но там важное. Дорогое. Понимаешь?
Понимал.
Открывал тихонечко, вставал на стул. Когда на работу уходила. Смотрел: брошки с блестящими камешками, янтарные бусы, деревянный браслет – потемневший, гладкий, отполированный; тоненькое золотое колечко. Открытки, билетики, засохшие цветы, карандаши, которыми нельзя рисовать, сладкая розовая пудра в красивой баночке. Духи. Потихонечку брызгал на себя – на запястье, на шею.
Она потом приходила, настороженно оглядывалась, спрашивала – Саш, духи не трогал?
Он мотал головой.
– Убери руки, – говорит мама, – не закрывайся. Что там?
– Ничего, – он не пускает, – не надо…
Мама силком отводит его руки, отпихивает от стола. Он встаёт, опустив голову. Мама держит недошитое маленькое платьице – без рукавов, без пояса. Два шва, кривоватых. Но старался.
Дочь соседки – взрослая девочка Нюра, но у неё есть швейная машинка. Получилось, что подружились, стали друг к другу в гости ходить. Однажды она показала, чему на трудах научилась – как наматывать нитку на шпульку, продевать хвостик в иголку. Показала, как ручку крутить – а от ручки крутится большое серебристое колесо и тянет нитки, заставляя острую стальную иголку пробивать два слоя даже и плотной ткани. Саша часто задумывался – а можно ли сшить картон, или кожу, или драп маминого старого пальто?
Много раз просил, чтобы дала хоть кусочек – ведь сама не шьёт всё равно, а ткань без дела лежит. А ему интересно. Очень.
Потом