пажалста, военное положение. – Зачем, спрашивается?
А вот только затем, чтобы правда – так правда, была всем и ей даже:
– Очевидна.
Поэтому:
– Пришел, увидел, победил, да, возможно, – но кто только – вот в чем этот самый вопрос.
Уже 9-я серия, музыка в начале печальная, как похороны по Прошлому. Что, мол, успокойтесь, наконец. Возрождение невозможно. Ну, посмотрите, нет же ж! Но в том-то и дело, что для возрождения нужен:
– Инструмент.
10-я серия, Меньшиков колет стекло, чтобы морить крыс, не понимая, что они одни из самых умных животных, а Чулпан Хаматова – против:
– Заканчивай, – говорит, – это дело сумасшествия.
Музыка Артемьева очень по-старому направлена на то, чтобы доказать:
– Это было, было и, наконец, почти сплыло.
По фильму с Омаром Шарифом – это настоящее, но не просто настоящее, а вечное Настоящее. И доказательство – это сам фильм – как он сделан.
А здесь – это Сделан называется Развесистой Клюквой, как и иностранный фильм Война и Мир. Что и значит, деление мира на две фантастические половины существует.
Доказывать реальность Евангелия или Гомера, или Пушкина, или Шекспира – не надо, ибо они:
– Существуют, – как:
– Жизнь Вечная.
Удивительно, что людям удается почти автоматом это делать.
Здесь сейчас – только печаль. Но печаль не в показываемом сейчас содержании, а в том, что книгу Пастернака называют не романом, так сказать:
– Неформатом. – А это по Пушкину роман, но вместе с его Свободной Далью.
Этот сериал выстроен для улучшения понимания, но, увы, это не подлинник, в котором, как сейчас повторил Меньшиков:
– Я нич-чего не понимаю-ю! – А в этом сериале – по форме – всё ясно.
Одно дело:
– Что пройдет – то будет мило, а другое:
– Всё пройдет, но всегда и мило будет, – как это и вышло в фильме с Омаром Шарифом, хотя, конечно, и ужас – железный в той Развесистой Клюкве, – как в Ангаре Эдуарда Йодковского:
– Но не замерзнем мы за рулем, если читать ее без музыки, так-то она тоже похожа на эту, мелодраматическую, хотя и печальную. – И:
– В золотых огнях гидростанции пусть живет мечта Ильича.
В фильме с Омаром Шарифом и люди, и вода, падающая вниз для получения свете – каменные.
Следовательно, мир в 17-м году замерз, окаменел. Но вот здесь всё – и музыка в том числе – делается для того, чтобы этого не заметили. Попечальтесь, посикайте, покакайте и опять:
– Только бы не знать правды. – Оно, конечно, тяжело, но как и написано:
– Вместе с тем приятно, – как обрадовался даже Сальери, – словно чё-то такое откусил и – глядишь – не отравился, как Моцарт, который почти ничего и не ел, ибо никогда не был сыт без своей музыки в жанре:
– Реквиема.
– Я – один: всё тонет в фарисействе, – сказал сейчас Меньшиков.
И, похоже:
– Каждый – это один.
Краско –