так что Стелла в конце концов спросила, нет ли у него другого занятия, кроме как действовать на нервы официанткам. Он приходил к нам домой, рассказывал, как у него дела в лицее, как продвигаются дела у тех или у других, последние сплетни. По воскресеньям мы ходили в кино. Стелла звала нас «неразлучниками», а Лена приняла его, как второго сына в семье, общалась с ним запросто, шутила, и меня это удивляло. А потом случилась история с Хильдой.
Ах, Хильда, стоит заговорить о ней, у меня и сейчас встает.
Стелла взяла ее на стажировку по кулинарии. Она была старше меня на несколько лет и приехала во Францию по программе международного обмена. Когда я впервые ее заметил, то так и застыл: я никогда не видел девушки столь сияющей, с такой лучезарной улыбкой и такими золотыми волосами. Она была кондитершей и месила песочное тесто с невероятной энергией. Поначалу она испортила немало сладких блюд и пирогов – кажется, из-за того, что у нас другая мука, а еще из-за электрической печи. Получалось нечто неудобоваримое, то слишком влажное, то пересушенное, но потом она приноровилась. Я приходил после полудня и служил ей дегустатором. Мы были вдвоем, разговаривали в основном о еде, кулинарии и кулинарах, я смотрел, как она готовит, я не осмеливался признаться в своих чувствах, мне бы хотелось, чтобы она проявила ко мне интерес, чтобы мы поговорили о чем-то более личном, а у нее в голове было только одно: удалась ли ее выпечка и что об этом скажет Стелла. Она только на этом и зациклилась. А потом у нее стало получаться. Когда она дала мне попробовать свой апельсиновый торт с толченым миндалем, я чуть не умер от наслаждения.
– Никогда не ел ничего вкуснее.
– Правда? Ты не просто так говоришь, чтобы сделать мне приятное?
Мы стали друзьями, но я не знал, нравлюсь ли ей, она смотрела на меня своими синими серьезными глазами и скармливала еще одну порцию крамбла с фруктами, или покрытый глазурью саварен, или тирамису с арманьяком. Когда кухня уже закрывалась, она просила меня сыграть несколько мелодий, она обожала «Con te partirò», и я постоянно играл ее с умопомрачительными вариациями. В конце концов она расслаблялась, снимала свой колпак, расплетала косички, встряхивала своими золотыми волосами, и они начинали излучать свет. «О, это так прекрасно, Поль, сыграй еще разок». Эта музыка потрясала ее, она брала мои руки, прижимала к себе, иногда целовала их. «Еще разок, прошу тебя». Мы могли так оставаться часами. Стелле приходилось гасить свет, чтобы заставить нас уйти.
В ресторане все было чудесно, а вот снаружи начинались проблемы. Оказавшись на тротуаре, она чмокала меня и исчезала вместе с Карин, помощницей шеф-повара. Она не принимала ни моих приглашений, ни предложений выпить стаканчик, поговорить, познакомиться поближе, она не реагировала на мои постоянные просьбы рассказать о себе, своей стране, своем прекрасном городе Граце, о своей жизни, о своей семье, о своих вкусах. Я пригласил ее в кино в воскресенье после полудня, она сказала: «Да, посмотрим, позже». Она не очень хорошо говорила по-французски, путала