решение насчет своего брака, пока Майкл дома, а не на войне, но когда у нее мелькала мысль о том, чтобы обдумать такой шаг, как уход от него, она настолько пугалась, что была рада весомой, как ей казалось, причине ничего подобного не обдумывать. Майклу она сказала, что попробует вернуться к актерству, и он не стал возражать. «Буду только рад знаменитой жене» – в его словах была лишь доля шутки. Ценой неимоверных усилий ей удалось получить только эту роль в массовке фильма, который обещал получиться ужасным. А потом, вернувшись со студии в первый же вечер, она обнаружила, что все опять изменилось.
– Американцы сбросили атомную бомбу на Японию.
– Знаю, – ответила она. Об этом мимоходом упоминали утром на студии после грима, пока запихивали ее в щедро набитый лифчик.
– Что они еще устроят? – спросила Марлин после перерыва на обед, но ответа ей никто не дал.
– Если при мне еще хотя бы раз скажут слово «бомба», я закачу истерику, – пообещала некая Голди.
Не сказал никто.
– …милая, неужели ты не понимаешь? Это же может означать, что войне конец.
– Надо же! – отозвалась она, не поверив ему ни на минуту. Ему просто нравилось обсуждать войну.
После второго дня на студии они принимали за ужином Каргиллов, и она рассказала, как столкнулась на съемочной площадке с Томми Триндером. Он был в очень короткой белой юбке-килте в складку, приплясывал в полном одиночестве, задирал юбку обеими руками и напевал: «А вот так видно! А вот так – нет!»
Рассказ успеха не имел. Патрисия Каргилл сказала: «Боже правый!», а ее муж, назначенный первым помощником на эсминец Майкла, смущенно улыбнулся: «Очень смешно», потом переглянулся с Майклом, и тот распорядился:
– Проводи Патрисию наверх, милая, оставьте джентльменов наедине с портвейном.
На самом деле портвейна у них не было, просто он нашел способ отделаться от нее – от них обеих.
Она увела Патрисию Каргилл наверх, в хорошенькую гостиную буквой L. Здесь она выкрасила стены в белый цвет и повесила занавески из матрасного тика – в серую и белую полоску, подвязав их желтыми шнурами. Этой комнатой Луиза была довольна, несмотря на скудную меблировку – диван, два кресла и красивое зеркало, которое нашла вместе с Хьюго. «Тридцать шиллингов, если увезете сами», – сказал хозяин, и Хьюго отозвался: «По рукам!» Он даже уговорил таксиста уложить зеркало на крышу. Теперь в нем отражались два больших окна, обращенных к площади. Всякий раз, смотрясь в это зеркало, она знала, что в нем еще сохранилась аура счастья, и не могла не смотреться, когда оставалась одна. После первого горького осознания, что Хьюго мертв, что больше она никогда его не увидит и что его единственное письмо к ней пропало, ей пришлось отгородиться от всех мыслей о нем. В ледяном оцепенении воспоминания опаляли: казалось, проще вообще ничего не чувствовать.
Она взялась за роль хозяйки дома.
– Не хотите попудриться, и так далее?
– Нет,