в машину, – скомандовал Николай. – Теперь в машине будешь ездить.
«Любушка, родненькая, не бросай меня!» – запричитала коляска.
Люба объехала джип, открыла переднюю дверь и принялась торопливо снимать подлокотник, чтобы пересесть с коляски на сиденье.
– Подожди, – остановил ее Николай.
Он просунул руки под Любину спину и колени, легко поднял ее и, отпихнув ногой коляску, опустил ношу на сиденье.
Любино сердце колотилось в грудь, как загулявший пьяница в двери сожительницы.
«Любушка! – заголосила коляска. – Я-то как же?»
«Залезай ко мне!» – нахально предложил джип и распахнул багажник.
– Коля… – Люба первый раз назвала так Николая и замерла от волнения.
Николай кивнул:
– Ну?
– Коля, – теперь уже смелее произнесла Люба, безудержно счастливая от близости, каковая, по ее мнению, случилась при переходе на ласково-уменьшительное имя. – Коляска складывается, так что можно ее на заднем сиденье положить, она там ничего не запачкает.
«Я сказала «Коля», а он ничего не сказал на это, – лихорадочно подумала Люба и сделала нелогичный вывод: – Он не против: я ему нравлюсь!»
«Хм, – вскинулась коляска, – «не запачкает»! Я может, отказываюсь в этом наглом джипе ехать».
«Да не бойся, – успокоил ее джип. – Не захочешь, так не трону».
– Здесь что? – Николай снял с сиденья коляски пакет. – В багажник можно бросить или бьющееся?
– Утка… – дрожащим голосом ответила Люба.
– Надувная, что ли?
– Нет, обычная.
– А чего таскаешь? Подарок, что ли?
«Талисман», – гордо ответила утка.
– Нет, не подарок. Так, на всякий случай, – жалобным шепотом ответила Люба.
«Не на всякий, а на каждый!» – сердито поправила утка.
«Ты чего раскрякалась? – оборвала ее коляска. – Помолчать не можешь? Видишь, в какое неловкое положение Любу ставишь?»
«Я?! – возмутилась утка. – Он первый начал. Уток, что ли, не видел?»
– Давайте ее сюда, – попросила Люба.
– Пусть на заднем сиденье лежит, не мешает, – решил Николай.
Выплывшая на свет божий эмалированная утка повергла Любу в отчаяние:
«Никогда меня никто не полюбит, потому что я калека. Калека!»
Не нужно было Любе так думать. Зря она так. Подточенные ледяным ручьем уничижения, ее гордость и уверенность в себе начали стремительно рушиться. Ведь пока что вера в себя была сложена из слов Геннадия Павловича и Надежды Клавдиевны, их заверений в красоте и уме Любы, ее таланте и отваге. Любе еще только предстояло возвести крепкую постройку, способную выдержать насмешки, удивление и безответную любовь. Но ведь был прыжок с парашютом, искренние песни, долгие часы тренировок силы рук? Были поступки – крепкие камни в фундаменте. И они останутся, несмотря на Любину минутную слабость. И даже это сомнение в себе рухнет не в сторону, а внутрь души, придав крепости ее основанию. Впрочем, кажется, лавина уже прошла, прошуршали последние падающие песчинки…
«Пус