была раздвижная широкая дверь, которую правильнее назвать воротами.
Когда поезд двигался медленно, эта дверь была открыта, выход загораживала поперечная доска.
В открытую дверь залетала копоть от паровоза, и кто находился возле этой двери, были с чумазыми физиономиями.
Вагон наш назывался «женским», почти все женщины были с маленькими детьми, на полу лежали матрацы, набитые сеном. Стояло несколько больших чанов с крышками, куда справляли нужду. Часто поезд останавливался в чистом поле, на этих стоянках выливали чаны, набивали сеном матрацы, собирали цветы.
Воду набирали на станциях. По мере приближению к югу, станции становились более оживленные, народ менял или продавал какую – то снедь, овощи, фрукты, молоко.
Первая половина поездки у меня не отложилась в памяти, так какие – то скользящие впечатления – мелькнули и тут же забыты. Я не помнил, что я ел, что делал, о чем беседовали окружающие.
В памяти остался такой эпизод: стоит возле открытого вагона какое – то черное сооружение с трубой и большим черпаком, с него раздают кашу.
Всю эту часть поездки, я находился в какой – то прострации, очень переживал расставание со своей новой семьей, со сверстниками.
Тетушка мне потом рассказывала, что я плакал, пытался убежать куда-то, кричал, что убегу из поезда.
Но всему наступает свой черед и так, по принуждению, я оказался в этом вагоне, провожатая крепко держала меня за руку, путешествие началось……
Долго я дичился, как пленный зверек, но новые впечатления и события растопили детскую душу, я стал интересоваться окружающим, на станциях женщины брали меня с собой за водой, и так я со своим маленьким бидончиком постепенно вписался в дорожную жизнь.
Если в начале поездки в вагоне царила какая-то неустроенность, то буквально через несколько дней внешний вид вагона сильно изменился, да и быт стал налаживаться – все нашли себе место и стали его благоустраивать. Откуда-то появились скамейки, ящики, которые служили столами. Матрацы на день многие убирали, складывали в такую интересную кучу, похожие на маленькие горки, шалаши, просто домики, где можно было лазить и играть.
Формировались небольшие группы, объединенные какими-то интересами. Они вместе обедали, пили чай из принесенного кипятка, судачили о житье, бытье, занимались с детьми, и много-много беседовали о жизни.
Люди собрались здесь разные, война перевернула их жизни, раскидала их по полям и весям, но у них у всех была одна цель, куда – то доехать, где им будет лучше, где их ждут и любят.
Я столько наслушался всего из их бесед, что голова моя пошла кругом от всей этой новой информации, которая с трудом воспринималась детским разумом. В ходу были разговоры, что из людей варят мыло, а из человеческой кожи делают перчатки и абажуры. Вероятно, тогда уже ходили слухи о фашистских концлагерях, но официальной информации об этом не было. Я пытался прояснить кое-что у окружающих, но мои вопросы, как бы растворяясь, были сведены на нет тактичными ответами моих собеседников.
Скорей