не на чем соболезновать. Пил муженек без меры, на улице, почитай, каждый день валялся, казаки под вечер заносили в хату, а толку с того? Да и не мог он дать мне желанного.
– А пошто не мог-то? Из-за вина?
– Если бы! Сама бы поила, коли давал бы нужное бабе. «Достоинство» имел малое. Нет, для других, может, и нормальное, а для меня малое.
– А у меня, Лидуха, другая забота, я на всей Москве не могу найти подходящую бабу из-за того, что велико «достоинство».
– Да ты что! На всей Москве?
– Ну, есть, вернее, были две бабы, но что это за жизнь, когда противно с ними. То беда, Лидуха.
– Моя хата вторая справа, зайдешь? Пива налью, медовухи, а хочешь чего покрепче имеется, – предложила Лидуха.
– Да не можно нам.
– Ну, тогда пирогом с уткой угощу.
Горбун уже все понял, осмотрелся – на улице, как ни странно, никого.
– А пойдем. Тока ненадолго.
– Тебя-то как звать?
– Осипом зови.
– Как получится, Осип.
В ее глазах уже вовсю полыхал похотливый огонь. Как, впрочем, и у Горбуна. Они прошли во двор покосившейся хаты, зашли в сени. Там Осип оставил бадьи, поставил коромысло к стене. А Лидуха тут же схватила его за рубаху и потащила в светлицу. Оттуда без разговоров в махонькую опочивальню. Скинула одежду с себя, с него.
– Не могу боле. Быстрей, Осип, быстрей!
И они завалились на кровать…
Атаман с воеводой дружины и сотником закончили роспись наряда, определились с запасом провизии, еще раз просмотрели маршрут выдвижения, обозначив дневные стоянки, перешли к обсуждению порядка выдвижения к Галурмаку и Карачуку обоза с охранным десятком, как появился помощник атамана:
– Дозволь войти, Михайло Тимофеевич?
– Что случилось, Макар?
– Да непонятное на хате Лидухи Зимовцевой происходит.
– Что значит непонятное?
– Она же одна живет, так? Господь муженька прибрал, детишек не дал. У нее всегда спокойно было, а ныне соседка пришла, говорит, крики из ее хаты доносятся. Да такие, что на улице слышны.
– И чего она орет? – удивился атаман.
– Так не ведаю.
– Проверить надо было.
– Без твоего разрешения то не можно. Порядок есть порядок. Жизнь казаков вольная, никто окромя атамана вмешиваться не может, да и то по нужде великой.
– Это так. Ладно, – вздохнул атаман и взглянул на Савельева, сотника: – Засиделись мы, други, не пройтись ли? Поглядеть, с чего это Лидуха белугой воет?
Порешили пойти.
До хаты дошли быстро. Около ворот много народу, и соседи, и те, кто без дела.
Атаман распахнул калитку и прошел к крыльцу.
Дверь в сени была открыта, и они с князем зашли в горницу.
Услышав раздававшиеся из опочивальни крики, Савельев вздохнул:
– Кажется, я ведаю, что тут происходит.
– И чего? – спросил сотник.
– Любовь.
– Чего? – удивился атаман.
– Любовь, говорю, – повторил князь и взглянул на атамана: – Пошто вдова в станице одна до сих пор живет?
– Так