зуботыка-то? – он широко усмехнулся. – Знаешь своего Главного? Вот ему и сдашь всё. А теперь пора.
Он протянул руку Ковшову, но Данила замешкался, растерянно переминался с ноги на ногу, поднявшись, подыскивал слова, чтобы убедить, отговорить. Тот, так и не дождавшись руки, резко развернулся, схватил ружьё, шагнул к окну. Чёрной тенью мелькнул его силуэт в просвете окна и слился с косяком.
– Прощай! – прозвучало уже оттуда. – Успеешь, объясни Бобру, только про главное молчок. Главное прокурору области выложи.
Ничего не видя, слепой от темноты и тяжёлого расставания, Данила шагнул в противоположную сторону, с трудом нашарил едва угадывающийся оконный пролом, перевалил в него половину ноющего от побоев тела и рухнул вниз на землю от внезапного удара по голове, ничего не поняв, не вскрикнув.
То, как торопливо обшаривали его одежду неизвестные руки, опустошали карманы, он уже не чувствовал.
Нéкто уничтожает улики
Загадку объявили неразрешимой как раз на том основании, которое помогает её решить.
I
Всё же шорох слышался от двери. Тихий и прерывистый, будто неуверенно и боязливо кто-то царапался.
Появление доктора обычно предвещалось издали его шумными быстрыми шагами, бесцеремонным и будоражащим голосом. Старушка-медсестра проникала в палату сама собой, словно по мановению волшебной палочки; Данила открывал глаза, когда она уже поправляла ему подушку или водружала графин свежей воды на тумбочку.
– Спи, сынок, – пресекала она все его попытки заговорить, – сон лучший лекарь.
Так проходило кормление и лечение. От доктора, кроме уколов и таблеток, ничего. В разговоры он не вступал, в последний свой визит не сдержался, заметил, что вечером прокурор района обещался быть сам.
«Что с Очаровашкой? Где она? Где Аркадий?» – мучился Данила, он пробовал подняться, резкая боль разламывала голову, он падал на подушку, а забываясь от уколов, засыпал.
Этот невнятный шорох разбудил его. Данила повернулся к окну. Заметно вечерело. Царапанье двери завершилось тем, что она приоткрылась и на пороге палаты появился незнакомый молодой человек. Был он долговяз и неуклюж, с шевелюрой тёмных волос, круглые великоватые очки не портили красивых чёрных глаз и шли к интеллигентному тонкому лицу. Светлый костюм сидел мешковато, юнец будто перерос его, бросались в глаза короткие брюки и тонкие длинные руки, в которых он держал, прижимая к груди, тяжёлую книжищу в кожаном переплёте. Чувствовалось, ничего ценнее у него не было. Воровато оглянувшись, он кивнул Ковшову и сделал к кровати несколько неуверенных шажков, тихо притворив за собой дверь.
– Вы Ковшов Данила Павлович? – шёпотом спросил он. – Простите, у меня к вам неотложное дело.
Недоверчиво присматриваясь, Ковшов указал на единственный стул.
– Видите ли, складывается неприятная ситуация, – неуверенно начал незваный посетитель. – Ещё вчера, поздно вечером, скорее ночью… после некоторого осмотра места происшествия и… – он