одно слово. ─ Буду! Буду! Буду!
─ Слышь, Марусь! ─ голос матери, которая сидела на крыльце и качалась из стороны в сторону, донесся до Марфы, мгновенно переставшей издеваться над ночнушкой ─ А чо, продам всё, к чертовой матери, и корову, и хату. Да махнем-ка мы с тобой к тетке Наталье в Паханку, к Нарышкиным! Авось тетка родная не прохонит? Ей боху, всё продам!
─ Да, ладно, мам. Как-нибудь проживем! ─ когда Марфа подошла к матери, та уже храпела на крыльце, прислонившись к перилам и свернувшись калачиком. Дочь вздохнула, покачала головой и, привычно закинув её руку себе за шею, потащила в хату.
Однако, к удивлению Марфы, мать в этот раз её не обманула: скоро у них не стало ни коровы, ни хаты.
2.
Начало августа 1891 года, женский Покровский монастырь, г. Балашов.
Хозяйка детского приюта при женском Покровском монастыре сестра Аполлинария долго смотрела на красное пятно, пауком распластавшееся на простыне. Потом повернулась к виновнице – молоденькой воспитаннице приюта, которой сама тринадцать лет назад дала имя – Смарагда, лишь только увидев её глаза, похожие на темно – зеленый изумруд.
Девочка сидела на корточках в углу, прижимая свою верную куклу, которую сама и смастерила. Сестра Аполлинария за эти годы привязалась к этой непритязательной девочке, считая её по-прежнему маленьким ребенком.
─ Ну, вот. Доченька-то моя уже и выросла! ─ подумала сестра Аполлинария, с сожалением внутренне прощаясь с полюбившейся ей сироткой. ─ А придется распрощаться!
Дело было в том, что монастырские правила разрешали пребывание здесь детям до половой зрелости, и Аполлинарии ежегодно приходилось с кем–то из своих воспитанников прощаться.
Вот и сейчас перед ней стояла та же дилемма. ─ Говорить или не говорить матушке – игуменье об этом? А может не рассказывать?! Ведь никто, кроме меня об этом не узнает!
Она с великим трудом справлялась с соблазном, понимая, что способна пойти на прямой обман. И девочка это чувствовала. И плакала, зная, что придется расстаться с женщиной, заменившей ей во всем родную мать, которую никогда и не знала.
─ Не плачь, дочь моя! ─ хоть и говорила сестра Аполлинария это Смарагде, но слова эти в еще большей степени нужны были самой: доброе сердце её разрывалось сейчас на части.
Смарагда вошла в него целиком и полностью, была столько лет под её крылом и защитой. ─ Кто сейчас позаботится об её девочке? Кто защитит от жестокого мира? Сможет ли она приспособиться к нему, такая хрупкая, болезненная и беззащитная?
Она смотрела на простыню, испачканную кровью, и понимала, что обязана сейчас принять очень важное решение. ─ Ко всем это приходит. Ты становишься взрослой! И поэтому я не могу. Не имею права тебя больше здесь держать!
Последние слова сестра Аполлинария произнесла с таким тяжелым вздохом, что девочка снова уткнулась своей головой в коленки и молча заплакала. Сестра Аполлинария, не в силах больше вынести такую муку, повернулась и, обливаясь слезами, вышла.
В тишине кельи, которая за тринадцать лет