потные и красные, свирепо уставились на меня. Я читал на их лицах: «Эх, нам бы твою вольность». Я сдержанно объяснил, что оделся по сезону и не вижу в этом неуважения к райкому, но Карпов стукнул кулаком: «Замолчите! Вы нарушили партийный этикет, а он не зависит от сезонов».
Теперь я понимаю, насколько он был прав. Сезон давно сменился, но этикет повсюду остался прежний – этикет непререкаемости и непогрешимости. Замахнёшься – и сразу окрик. Моя сорочка разозлила партократа, а то, что зимой мы ложились спать в одежде, не вызвало ни одного слова сочувствия. Я мог бы рассказать, как в первую же зиму вынужден был поставить в спальне железную печь с трубой, выведенной в форточку; как после уроков отправлялся на лесопилку за посёлком, набивал мешок чурками и на санках тащил домой; как приезжала комиссия, и серьёзные дяди в дублёнках обещали исправить положение; как директор детдома, где топилась котельная, обматерил меня и захлопнул перед носом дверь… Мог бы, но жена знала мою вспыльчивость и незаметно толкнула в бок: помолчи, не заводись. Я вежливо предложил кому-нибудь из райкомовцев пожить в нашей квартире хоть с неделю, и председатель райисполкома высокомерно оборвал меня: «Мы знаем и принимаем меры. Не вы один переживаете трудности». Взывать к этим людям было бесполезно, и я замолчал. Утешало то, что задержать нас они не могли: по жалобе матери из обкома последовал звонок с приказом не препятствовать отъезду, и напоследок нам просто устроили головомойку. С выраженным «недоверием» за добросовестную работу мы оставили Муромцевский район.
Земля
Куда ухожу от этой политики, этих судов, этих улиц, этих рынков, этих соседей, этих нравов? К этим волнистым снегам, к этой жёлтенькой траве, к этим чёрным вётлам, к этим чижам и синицам, к этим стройным тростникам, к этим багровым закатам, к этим остро мерцающим звёздам… И жалею только об одном: почему с ними не навечно. Скоро, скоро…
Сирень цветёт. Налетит порыв ветра, и ударит в лицо нежный, тонкий аромат – как выдох земли. Берёзовая аллея, тёмная и прохладная, трепещущая каждым листом, вся в солнечных бликах. Совсем другое бытие – благодарная мать-земля: в ответ на усилие выбрасывает зелёный росток и венчает труды плодами. Работаю в классе и на земле, и как многократно перекрывает второе результаты первого наглядностью, весомостью, удовольствием. Ведь сею в почву, а не на камни.
Яблоня в цвету под моим окном, на моей земле. Не чувство собственника взыграло, а радость ещё одного, заслуженного, обретения. Теперь свободный день и час – своей земле и дому. Погружённый в череду деревенских забот, не усвоил ни одной мысли – всецело приворожен землёй. Только ей одной стоит поклоняться, искать защиты и спасения подобно язычникам. Золотистые сосняки, их буйный аромат. В молодых борах такая чистота, как в прибранной избе. Так и у людей: благостное, неомрачённое начало, а потом гниль, вырубки,