«Ночь» Бунина, где человек и природа – одно нераздельное. Среди неумолкающих движений, колебаний и изменений природы течёт такая же своенравная, неуловимая, иссушающая мысль ни о чём и обо всем.
«Мастер и Маргарита» – вещь на века. Роман заболтанный, расхватанный на фразы и выхолощенный, как всё, что пытаются сделать модным. Он в тысячу раз злободневнее именно сейчас, в разгар рыночного психоза, потому что следует сатирическим руслом и жалит всё человечество – низменное и мелкое в утробных запросах. Ему Гоголь – дедушка, а Свифт – отец. Мистика Булгакова реальна, а реальность отдает мистикой. Предмет романа совсем не советские будни, а идиотизм и бессмысленность повседневной жизни рода человеческого. Не нужен и распят Христос, Бога нет среди людей, и его место занял бессмертный Сатана. Даже он потрясен земной картиной. Он устраивает издевательский экзамен горожанам и видит, что ему нечего делать среди них. То, что должен был выполнить Всевышний, делает Дьявол: уводит с собой пару беззащитных и невинных. Где же взять мазь Азазелло? И еще – в меру сатанизма, которым обладает Маргарита, а не Мастер. Спаситель же пригревает непротивленца Пилата.
Язык Солженицына тяжел, нарочито старомоден, продираешься медленно и с потерями. Конечно, наложил печать Гулаг, но гордыня неуместна и в этом случае. А рядом – Зайцев, без тени исключительности, преувеличенной скорби и суровости, с мягкой печалью и необъятной отзывчивостью, как его любимый Сергий. В его невесомой прозе – последний эпический век на Руси, от «Сельского кладбища» до «Степи». А дальше распад, безумие, скольжение в бездну.
«Мелкий бес» ранит навсегда. Его нельзя читать в юности, а понять можно, только пожив, насмотревшись и намучившись. Давно открыто, что оправдать существование может только золотой век, а неизменно выскакивает и хохочет над нами вездесущая недотыкомка. Апогей рутины и абсурда, из которых выход для большинства – могила. Единственное, что разбудило давние переживания – это история юной пары: чистая, нежная и ароматная, без притворства, грубости и расчета. У нас с Ритой было так же. 19-летний дичок и 22-летняя самостоятельная девушка; восторженность одного и спокойное, обдуманное чувство другой; желание и неготовность к плотской близости с моей стороны и сознательная отстраненность – с её. Если бы она, в силу своего превосходства, проявила инициативу, как Людочка Рутилова, наша жизнь повернулась бы по-другому. Но Рита предпочла остаться на высоте безукоризненной порядочности, а во мне не разглядела надежного спутника-мужа. И оказалась права, мужа из меня не получилось.
«Лето Господне» захватило до донышка. Медленно, постепенно втягивался в повествование, вначале раздражали подробности и широта описаний, пока не понял, что в этом вся прелесть книги. По-другому не воссоздать в слове наполненность, зернистость, многоцветье московской жизни. Мастер сознательно выделяет дорогие ему линии и узоры и убирает,