досыта. Он очень трудолюбив, у него четверо детей. И вот, предвижу я, когда он, приняв, наконец, ванну и отодвинув тарелку скажет: -«Теперь я сыт. Чего же мне хотеть еще?» произойдет страшное. Он и его дети выродятся в вас, в ваших безнравственных детей, так как на овладение настоящей культурой нужно время, условия и желание, чего я реализовать не смогу. А без собственной культуры не может человек найти достойного смысла. Ну, а если у человека нет смысла жизни, достижение которой делало бы его счастливым, он попытается добиться ощущения счастья любой подделкой. Хотя бы с помощью наркотиков. Я предвижу рост преступности, пьянства, распущенности! Распадутся семьи. Я боюсь даже пока утопичного социализма, как его представлял себе Маркс. Если при капитализме рост потребительских аппетитов внушал мысль – потреблять, потреблять, потреблять, и большинство населения посвящало этому всю жизнь, то истинный социализм, который должен освободить человека от отчужденного труда, даст человеку свободу. Но чем займет свободное время рядовой обыватель? Когда цель жизни исчезает, люди вымирают. Зло таится внутри нас. Ведь нет нам ответа с небес, для чего живем!
Староста отпустил пуговицу и завершил с отчаянием: – Еще хуже будет, если от бессилия совладать с вашей развращающей культурой, молодежь наша уйдет в леса, станет терактами, этими жестами бессилия, защищать мир своих отцов…
– Безличное распределение пенсий действительно испортило население, -прокомментировал Ирвин рассказ вернувшегося в приятную кондиционную прохладу кабины Гэмфри. – Если ребенок становится невыгодным, его, как и любой продукт, перестают производить. На камне, который взгромоздят на земной шар, будет написано: "Здесь вымерло ставшее экономически невыгодным человечество!"
– А староста, – мечтательно произнес Гэмфри,– по-моему, мудрее любого европейского политика.
– Какой ныне толк от его предвидения, – вздохнул Ирвин, – если уже завтра…
Когда они отъезжали назад, желая миновать толпу переулками, раздался грохот молотов на крыше здания, звон, крики и звуки там-тамов, а в воздухе заискрилась веселая, нарядная стеклянистая пыль.
ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ.
…Беспечно веселясь над Гангом и над Сеной,
Не видят смертные, что наступает срок,
Что дулом гибельным нацелясь вглубь Вселенной
Труба Архангела пробила потолок.
/Ш. Бодлер. Пляска смерти/
День независимости праздновался в этот год как никогда скучно, если верить словам Гемфри. Не намечалось ни военного парада, ни торжеств во Дворце. Все происходило стихийно, как бы только по инициативе снизу. Балкончики 2-3 этажных деревянных домов, лентами живых цветов опоясывающие улицы, украсились еще и флагами, гирляндами, бумажными змеями. На берегу в прибрежном парке у развалин крепости рядом с позеленевшими древними пушками играл оркестр. Торговцы, пользуясь случаем, раскинули свои палатки прямо на аллее, тянущейся вдоль моря, что в обычные дни было запрещено. К вечеру