енобле проходила международная конференция этнологов. После доклада советского ученого профессора Арсена Михайловича Илларионова к нему подошел молодой археолог Кристоф Лаверне и, немного смущаясь, спросил, не согласится ли профессор отужинать с ним сегодня вечером и обсудить кое-какие вопросы. Илларионов даже не успел ответить – на него налетела обвешанная камерами журналистка:
– Профессор, каковы ваши прогнозы, сумеет ли Горбачев стабилизировать обстановку в Баку и Средней Азии?
– Откуда же мне знать, мадам? Я у себя дома порой обстановку спрогнозировать не могу, а вы хотите, чтобы я за Горбачева решал.
– Но ведь обстановка в Закавказье и Средней Азии вас тоже касается – вы занимаетесь изучением жизни и быта малого народа Сибири, – девица весело смотрела на него наивными круглыми глазами.
Илларионов начал раздражаться, и у него возникало непреодолимое желание сказать что-нибудь хамское и сказать именно по-русски. Ничего не ответив журналистке, он весьма невежливо от нее отвернулся, пробурчав себе под нос, с явным расчетом на то, что девица не поймет:
– Географию поучи, умница, чтобы знала, где Сибирь, а где Закавказье и Средняя Азия. А то привыкли, что у вас тут в Европе все рядом.
Журналистка похлопала глазами и улыбнулась, явно норовя продолжить свои вопросы, но тут Кристоф рассмеялся, бесцеремонно отстранил ее и, взяв Илларионова под руку, отвел в сторону:
– Я немного понимаю по-русски, – сказал он, – у меня бабушка русская. Говорить не могу, а понимать – понимаю. Она меня в детстве часто ругала – почему-то всегда по-русски. А эту Исабель Лашом гоните подальше – она как… sangsue, – Кристоф забыл английское слово leech – «пиявка».
– Они думают, что все русские должны мыслить глобальными категориями и отвечать за свое правительство, – извиняющимся тоном проговорил Арсен Михайлович, не знавший французского слова sangsue, но точно угадавший его значение.
– Не забудьте – в восемь я подъеду к вашему отелю, – молодой француз весело встряхнул профессору руку и убежал.
Илларионов вздохнул и со стыдом подумал, что главная причина его согласия отужинать с Лаверне – незатухающее за все время пребывания во Франции чувство голода. Он подозревал, что сами французы едят совсем не то, что подают в отеле участникам конференции, и вовсе не в таких мизерных количествах.
Ужин в отеле в этот вечер, как обычно, проходил в мрачном унынии. Соседями Илларионова по столу были старенький профессор из Новосибирска, его аспирант Саша и веселый доктор наук из Тбилиси, обожавший рассказывать политические анекдоты. Если б не он, то при виде ежедневных круассонов и крохотных тарелочек с салатами у достойных представителей советской науки, пожалуй, началась бы тяжелая депрессия. Черт дернул Илларионова – он поддался чувству эгоистической радости и похвастался сотрапезникам:
– Меня сегодня один француз на ужин пригласил.
И тут же поплатился за свою несдержанность – физиономия новосибирского аспиранта немедленно приобрела хищное «акулье» выражение.
– Нет, правда? – спросил он. – Вы его точно поняли?
– Совершенно точно, – кивнул Арсен Михайлович, – он прекрасно говорит по-английски.
Аспирант так выразительно уставился на еще не начатый круассон Илларионова, что тому стало неловко.
«Черт знает что, может, отдать ему этот круассон? Стыдно как-то предлагать, и потом… вдруг француз за мной не приедет – как же тогда я…»
Сомнения его разрешил веселый профессор-тбилисец.
– Знаешь, Арсен, – глубокомысленно произнес он, – по нашему грузинскому обычаю сколько съел в гостях, настолько ты хозяина и уважаешь. Нехорошо, если ты у француза в гостях много съесть не сможешь – обидишь человека, и что тогда о советском ученом скажут? Скажут, что СССР Францию не уважает, а тут и до международного скандала недалеко. Поэтому тебе, друг, я думаю, круассон сегодня ни к чему, только аппетит перебьешь.
Чтобы избежать международного скандала Арсен Михайлович отдал коллегам свой ужин и до восьми часов вновь и вновь возвращался к ужасной мысли: вдруг Лаверне не приедет. Однако тот ждал его на условленном месте в своем красном седане, и вежливо выйдя навстречу профессору, распахнул перед ним дверцу.
– Я хочу извиниться, – сказал он, – хотел пригласить вас в кафе, но моя бабушка, узнав, что я встречаюсь с русским ученым, потребовала, чтобы я непременно привел вас к ней. После того, как ей перевалило за восемьдесят, она усиленно занялась генеалогическими изысканиями, и считает, что вам, как русскому, будет интересно послушать о наших родственниках в России и посмотреть на семейное древо. Тем не менее, вы ничего не потеряете – Клотильда прекрасно готовит.
– Клотильда? Это вы так свою бабушку зовете?
– Она только так разрешает себя называть – горе тому, кто произнесет слово «бабушка». Если она не составляет наше генеалогическое древо или не готовит свой любимый салат, то играет в теннис или гоняет на велосипеде по окрестным дорогам.
Илларионов