к моей… – он проглотил вставший в горле ком, – к моей маме. Ей хочется мне помочь. Разумеется, мне эта помощь не нужна, но будете с ней опять говорить – передайте ей мою благодарность.
– Экой ты! – с досадой проворчал старик. – Я ведь сейчас с тобой как мужчина с мужчиной говорю, а ты заладил! Когда человек на семнадцать лет старше своей красавицы-жены, ему, естественно, не будет нравиться, если она проявляет столько интереса к красивому юноше.
От удивления Антон захлопал глазами и, взяв с тарелки аппетитно пахнувший кусок кулебяки, откусил от него кусок.
– Вы, хотите сказать, что дядя Андрей ревнует Ингу ко мне?
– Не то, чтобы ревнует, просто ее повышенное внимание к тебе его задевает. Ты привык, что он всегда тебя опекал, как сына, но в этой ситуации вы с ним не сын и отец, а двое мужчин. И на твоей стороне все преимущества молодости. Пойми, он мечется, старается тебя избегать, стыдится своей ревности, хотя понимает, что это глупо, но ничего не может с собой поделать. Пережди, пока это пройдет, не переживай из-за его холодности.
Неожиданно Антон улыбнулся.
– Евгений Семенович вы придумали эту сказку, чтобы меня успокоить? Я понимаю. Спасибо, я постараюсь не переживать.
Улыбка у него вышла печальной, но все же это была первая его улыбка со дня смерти матери.
– Нет, скажите, какой умный, – сердито пробурчал старик.
В сущности, он был доволен результатами беседы – во-первых, Антон слегка оживился, во-вторых, за разговором съел всю кулебяку со своей тарелки, в-третьих, мальчик показал, что он далеко не дурак.
Спустя два месяца после гибели Людмилы Андрей Пантелеймонович заехал к Баженову, забрал кассету с микрофильмом и сообщил, что опасности больше нет. Однако отношение его к Антону не изменилось, да и в роддоме он появлялся все реже и реже, а потом и вовсе перестал приезжать. В конце концов, Евгений Семенович стал думать, что дело совсем не в политических интригах – возможно, Анна Игоревна права: бывает, что человек, оберегая свое спокойствие, бежит от всего, связывающего его со случившимся несчастьем. Что ж, в конце концов, это дело совести.
Шли годы, Антон привык жить без матери. Когда ему оставалось всего-ничего до окончания института, встал вопрос об интернатуре, и однажды ближе к концу рабочего дня в кабинете главврача зазвонил телефон:
– Здравствуйте, Евгений Семенович, Воскобейников беспокоит. Не оторву от дел, если сейчас на минутку к вам заскочу? Нужно поговорить, а я как раз оказался поблизости.
– О чем речь! – ответил старик и не удержался от упрека: – В былое время вы, Андрей Пантелеймонович, приезжали к нам запросто, не спрашивая разрешения.
– Дела, дела, – неопределенно ответил тот и уже спустя десять минут сидел напротив Евгения Семеновича.
Лицо и весь облик Воскобейникова выражали искреннюю доброжелательность, и никакого смущения он явно не испытывал, что вызвало у Баженова некоторое раздражение.
«Будто так и надо – забыл