и однажды вечером, когда Баженов уже собирался уходить, к нему в кабинет заглянула старенькая медсестра Анна Игоревна.
– Можно мне на минуточку, Евгений Семенович?
– Разумеется, Анна Игоревна, заходите.
Он повесил обратно на гвоздь свой плащ и указал старушке на стул напротив себя. Она вошла, плотно прикрыла за собой дверь и, опустившись на стул, укоризненно сказала:
– Не дело это, Семеныч, не дело! Ты сам знаешь, как мы все тут за него и Ингу переживали, а теперь он так себя ведет с Антошей! А ведь мальчик его всегда за отца считал.
Евгений Семенович немного растерялся.
– Не понимаю, Аня, о чем ты, о ком?
– Да ты ослеп что ли? Воскобейников-то всегда прежде с Антошей, как отец был, а теперь, когда такое горе, не звонит ему, не заходит, даже в роддоме, когда бывает, не подойдет, слова теплого не скажет. Встретит случайно в коридоре, кивнет, мимо глянет и поскакал по своим делам. А то и вообще сделает вид, что не заметил. Антоша, конечно, в жизни не пожалуется, но я как-то мимоходом ему пару слов об этом обронила – словно невзначай, – так он побелел весь, я аж испугалась.
Баженов со вздохом развел руками.
– Что ж я могу поделать, Аня, милая! Андрей Пантелеймонович материально очень помог, оплатил похороны Люды, передал мне еще денег для Антона, и требовать от него что-то еще я просто не имею права.
Про себя Евгений Семенович решил, что причиной подобного отчуждения является нависшая над Андреем Пантелеймоновичем опасность – понятно, что, когда человеку угрожают политические враги, он хочет по возможности дистанцироваться от близких, чтобы их обезопасить. Однако Анна Игоревна о политических играх Воскобейникова не знала и сердито насупилась:
– Денег! Пока он не начал в большие начальники пробиваться Людмила его на своем горбу везла, кормила, одевала, обхаживала, еще бы он денег на ее похороны не дал! Не о деньгах речь – Антоша сейчас сам не свой, ему родное тепло нужно. Я-то на своем веку всего повидала, мне Пантелеймоныча понять нетрудно – бывают люди, что чужого горя сторонятся, как бы оно на них не перекинулось. У Пантелеймоныча теперь все хорошо – Настенька, слава богу, выжила, Инга счастлива, вот он от беды с Людмилой и бежит, как от чумы. Антоше от этого вдвойне горько – и мать потерял, и отец словно бы от него отказался. Но только ты прав: от чужого человека требовать нельзя, и мы с тобой лучше всех знаем, что Пантелеймоныч Антоше не отец.
Яснее сказать было невозможно. Евгений Семенович всегда подозревал, что Анне Игоревне известно, кто родной отец Антона Муромцева, но она в первый раз заговорила с ним об этом так откровенно.
– Хорошо, Аня, я поговорю с Антоном.
– Поговори, Семеныч, поговори, – старушка поднялась, – завтра вечером Антоша с пяти до восьми у нас работает, так завтра же и поговори. Пусть сердцем поймет: чужой ему человек Пантелеймоныч. Ему легче станет – чужому-то так душу не надорвать, как родному.
Евгений