я когда-либо знал. Только ради сестры, учти! Но не надейся, что ты когда-нибудь будешь прощен, мерзкий мошенник!.. – и, повернувшись в сторону Марго, в свою очередь окатил ее ледяным презрением. – Ждите здесь. Я переговорю с капитаном.
Никто из них не заметил, как дождь уже давно перестал. И, поднимаясь по сходням, Генри скорее почувствовал, чем увидел, как сквозь разветрившиеся тучи вспыхнули – словно тросы ведущей в небеса лестницы Иакова7 – благодатные лучи солнца, резко озаряя все вокруг чистым утренним светом.
Генри, наверное, принял бы сие явление за хороший знак, если бы не был так безнадежно растерян и удручен. Ощутив это доброе тепло на своих промокших плечах, он хмыкнул раздраженно и направился прямиком к трапу, ведущему на квартердек, откуда шкипер давал последние распоряжения перед отплытием.
Глава 4. Плата за риск
Жара. Она была настолько жгучей, что даже капельки смолы выступили на нескольких, недавно смененных досках палубы, и теперь от них так успокаивающе пахло свежей древесиной.
Конечно, если бы он, Генри Тейлор, словно чертов лондонский щеголь, прогуливался бы в настоящий момент на фордеке8, как было и задумано изначально, то ему не было бы сейчас так дьявольски жарко.
Как там заворачивает их языкастый боцман? Три тысячи замшелых якорей в корму вашей бабушке!
Скорее всего он – Генри тоскливо вздохнул – ловил бы сейчас разгоряченным лицом соленый влажный ветер, бодро наполняющий паруса флейта, и побуждающий его, скрипя мачтами и грузно переваливаясь с носа на корму, стремительно и шумно скользить по волнам, рассекая плотные океанские воды. На пути к загадочной Пенсильвании.
А вместо этого он, отгороженный бортами со всех сторон, словно на адской сковороде, ползал на коленях по доскам этой самой палубы, отдраивая ее, по выражению того же славного боцмана, до состояния «вылизанной задницы сладкой, но безгрешной возлюбленной Дэви Джонса». Ну поэт прямо! Порви его душу на тысячу кусочков этот самый Джонс, кто бы он там ни был.
Практически рядом, отсвечивая заслуженными фонарями под обеими своими блудливыми глазками, примостился его новоявленный зятек, его головная боль и причина теперешнего, совсем неподобающего положения лорда Генри. Треклятому Райзу, в свою очередь, поручили надраивать до состояния вышеупомянутой задницы какую-то чрезвычайно важную на этом долбанном корабле железяку, и он, не поднимая кудлатой головы в матросском колпаке, усердно трудился – даром что родовитый дворянин и британский офицер, мать его растак.
Генри старался его не замечать – со времени отплытия они едва ли перекидывались парой слов за день. Да и не до разговоров особо было: после целого дня непривычно тяжелой работы оба падали в свои гамаки, которые матросы почему-то называли койками, и засыпали как убитые.
– Ричард! – ути-пути, это сердобольная сестренка притащилась проведывать своего лоботряса, по-прежнему подчеркнуто игнорируя Генри. – Как ты, любимый?
Любимый