Бабули был запретной темой. Она сразу теряла душевное равновесие, и я всегда старалась обходить этот сюжет. Знала только, что Илюшка, младший брат моей Бабули, погиб в армии, причем уже в мирное время.
Но сейчас Вера Ивановна вроде держалась хорошо.
– Я для Илюшки была самым любимым человеком. Он меня обожал. А я – его. И представь: он ведь на пять лет младше меня, а всегда казался мне старшим. Ну, не всегда, но к концу школы и дальше – точно. Я за ним как за каменной стеной была, хотя ему и двадцати не было… Я виновата перед ним, – вдруг после паузы тихо сказала Бабуля. И хотя она на этот раз удержалась от слез, я предпочла сменить предмет разговора.
– А почему отоларингология? – спросила я.
– Не знаю, – по-моему, сама удивилась Бабуля. – Случайно. Мне все было одинаково интересно: и терапия, и хирургия, и кожные болезни. Пока работала в райбольнице, у нас особого деления не было, все проходило через мои руки. А место на курсах повышения было по отоларингологии. Вот так и сложилось.
– После ординатуры ты в больнице работала или в поликлинике?
– У нас, в Вешняках, было что-то среднее: трехэтажное здание, первый этаж – поликлиническое отделение, второй и третий – стационар. Так что я и первичных больных принимала, и палатным врачом была, и оперировала постоянно. Мне это все ужасно нравилось.
– Бабуль, ты извини, конечно, но как это может нравиться? Ковыряешься с гайморитом, делаешь прокол, оттуда – кровь, гной, вонь…
– Сразу радуешься, – кивает головой, непонятно с чем соглашаясь, Вера Ивановна. – Гной – значит, попала точно. И значит, в диагнозе не ошиблась. Запах, кстати, тоже очень информативен.
Мне не хочется про запах в таком аспекте, но раз взялась за гуж…
– Бабуль, я верю, что вонь бывает информативной. И цвет какашек, и что там еще. Я про другое спрашиваю: неужели все это может нравиться?
– Знаешь, – медленно отвечает Вера Ивановна. – Я сразу вспоминаю свой выпускной класс. У нас женская школа была. Одни девчонки. Апрель, наверное. Листики еще свежие-свежие, трава только что вылезла. Мы сидим около школы, на солнышке, и мечтаем о взрослой жизни. Все наперебой спорят, куда идти учится дальше. Сбиваются в пары и в тройки – как дружили вместе, так и в вузы. А я одна сидела, молчала.
Женька, староста наша, говорит: а куда, мол, Веруня пойдет? У нее же так всегда списывать удобно.
А мне даже смешно стало.
Куда Веруня пойдет, было ясно с первого класса.
В доктора. В медицину. И больше никуда.
Бабуля моя замолчала и о чем-то задумалась.
– Э-эй! На палубе! – тихонько позвала я. – Бабуля, ты где?
– Я-то здесь, – вздохнула она. – Только вдруг поняла, что из моего класса, кроме меня, живых нет никого. Ни девчонок, ни старушек.
– Вера Ивановна, – строго сказала я. – Это что еще за пессимизм?
– Нет, детка, – улыбнулась она. – Это не пессимизм. Это правда жизни.
– Бабуль, – похоже, мне пришла в голову хорошая идея. – А давай не про профессию, а про детство. Причем раннее. Еще до школы.