нами сбила пса, такого черного и мохнатого… с висящими ушками… – В кризисных ситуациях в голове Кати всплывали все незалеченные раны от впечатлений юности. Вся жестокость жизни наполняла ее до верха и яростным порывом вырывалась на окружающих.
– Ты даже запомнила, какие у него были уши… Зачем? – В. терпеть не мог жалостливых разговоров о несправедливости мира.
– Так вот, помнишь, когда его сбили и я кричала: «Давай остановимся и отвезем в больницу», он же еще визжал тогда… Что ты сказал? Ты сказал, что гуманнее его добить и что он все равно умрет по дороге у меня на руках.
– Ты же понимаешь, что я просто не хотел, чтобы потом ты две недели ревела и винила себя. – В. начинал раздражать тот факт, что Кати в силу возраста не понимала банальных жизненных истин.
– Но я и так винила, что мы не остановились. И вот сейчас я следую твоему совету. Я пытаюсь добить свои сбитые чувства, лежащие и визжащие на обочине. Расставить точки, стереть вопросы и дать возможность себе найти счастье. Если рядом с тобой его для меня нет.
– Но я тебя не держу.
– Нет, ты держишь! – Кати настаивала на своем и отказывалась прислушаться к В. – жажда противоречий и затухающая надежда на любовь давали о себе знать.
– Ты просто сама до этого момента не искала поводов уйти.
Кати встала с крыльца и направилась в дальнюю часть дома, где было темно и не проявлялись, как на негативе, слезы. Она заметила, насколько опрятно и чисто было прибрано в доме, как будто черти вылизывали. Часы били полночь. И больно били.
– Ты куда? – спросил В., с одной стороны, понимающий этот спонтанный молчаливый уход, он же сам его спровоцировал, с другой – не ожидавший, что это произойдет именно в эту минуту. Он не хотел ее отпускать, но еще больше не хотел давать поводов остаться.
– В старый бабушкин дом, в Никольское, зализывать раны.
– Но ты уже выпила. Не надо за руль, случится что – оба будем жалеть. Собаку черную не заметишь… – Потом всю жизнь винить себя будешь, что уехала.
– Ты снова играешь реквием. По самым больным точкам и нотам.
– Давай закажем такси, – настаивал В.
– Нет! – Кати отпиралась как могла. – Они до утра будут ехать.
– Давай ты ляжешь у меня в комнате, я на диване или в гостевой, а завтра спокойно поедешь домой, когда проспишься.
– Спать с тобой в одном доме?
– Тебе не привыкать. Пойдем я тебя уложу.
– Что за абсурд! – изрекла Кати, но согласилась.
Кати не плакала, когда ее бросил отец. Мать все удивлялась, куда она спрятала эти слезы и переживания, в какой ларь или сундук заперла, какой кружевной шалью прикрыла. Кати нашла свой концентрат горечи и слез, когда забралась в одной из футболок В. под плотное тяжелое одеяло. Открыв настежь окна, она вглядывалась, как глаз бередят первые бордовые всполохи рассвета, и ждала, что кровавые нити начнут прошивать небо как лоскутное одеяло. На место синего вдруг придут желтовато-розоватые пятна, которые потом отвоюют у ночи всю сферу