и вообще… Они там все вместе, аккуратно очень лежат, как ботинки в калошнице или… или как твоя моцарелла. Вообще удобно. Панихиды гораздо быстрее заканчиваются. Раньше подолгу, а теперь быстрее. Они ещё моторизированные – ящики эти. На колесном ходу. Едут себе друг за другом: один, второй, третий…
– Говори, Чичче.
– А тут наша рота как раз дежурила. Поэтому когда там с последним ящиком что-то случилось и он встал намертво уже за плацем, пришлось его до крематория доталкивать вручную. Я шел слева, а там как раз список тех, кто внутри… Смотрю – напротив шестнадцатого номера – Збринц. Понимаешь? Наш Збринц. Мы с ним дрались в каптёрке, а потом он меня за куревом в самоход гонял.
– Я здесь, Чичче, – Долорес легла рядом с Чезаре, прижалась к его худому телу. – Говори.
– И я сказал ребятам, чтобы сдвинули крышку. Сам не понимаю зачем. Может быть, хотел посмотреть или попрощаться по-настоящему. Не понимаю.
– Говори…
– Я его не узнал, Долорес. Их там двадцать или двадцать пять лежало. И я не узнал Збринца… Совсем. Они были совсем одинаковые. Я не узнал его! – Чезаре вдруг обхватил Долорес руками, уткнулся ей в шею и захлебнулся, задрожал, заметался, словно хотел что-то ещё сказать, сделать, но не знал как. – Долорес! Мне страшно. Я не хочу так.
– Не бойся. Не бойся ничего, мальчик мой, – она целовала его лицо, смуглые щеки, сухие напуганные глаза. – Всё будет хорошо. Я же рядом. Всё будет хорошо. Ты слышишь? Слышишь меня? Я буду тебя ждать, и ты обязательно вернешься.
Он вжимался в её такое родное, такое знакомое тело, и в голове у него вспыхивали цветные огни, сначала немного похожие на всполохи салюта, а потом непохожие уже ни на что, но нестерпимо прекрасные. Чезаре сам не понял, как стянул с Долорес её старую кофту, как её юбка оказалась где-то в ногах и как Долорес вдруг стала такой близкой, что нельзя было разобрать, где заканчивается Долорес Романо и начинается он сам – Чезаре Броччио.
Они стали любовниками, и сначала Чезаре было немного стыдно, но потом он привык, и радость от встречи с Долорес стала в тысячу раз сильнее, чем прежде. Теперь он совсем иначе целовал её при встрече и не стеснялся, когда она заходила в ванную, чтобы подать свежее бельё.
– Иди ко мне, – Чезаре любовался её смущением.
– Погоди, Чичче. Уберу моцареллу в холодильник.
– Позже, – звонко щелкнул карабин ремня. – Я очень соскучился.
Потом Чезаре Броччио курил и думал, что всё будет хорошо, и он обязательно вернется сюда и сядет за стол, покрытый клетчатой скатертью. Он думал, что по статистике на Мерне в первый год погибает всего лишь половина новобранцев, значит, у него есть отличный шанс выжить.
– Я горжусь тобой и верю, что ты будешь сражаться как настоящий мужчина, – прошептала Долорес.
– Давно хотел тебя спросить… – Чезаре запнулся. – У тебя есть… были дети? Точнее, сын?
– Я репродукт-неспособная, – голос Долорес полнился искренним сожалением.
– Разве в сур-матери берут неспособных? – Чезаре