– не в этом дело. Извольте обратиться по принадлежности в цензурный комитет.
– Но в типографии меня обнадежили, что вы будете столь милостивы…
– В типографии! В какой типографии? Уж не Плюшара ли?
– Именно Плюшара.
– Так я и знал! Вечно та же история! Они меня изведут… Надо положить этому предел!
– Но мне, господин цензор, уверяю вас, ужасно к спеху, и потому только я осмелился…
– Всем господам авторам одинаково к спеху!
– Но иному, согласитесь, все же может быть спешнее? Ваше превосходительство! У вас, верно, есть тоже матушка?
Цензор с недоумением уставился на вопрошающего.
– Что-о-о?
– Матушка у вас ведь есть?
– Странный вопрос! У кого же ее нет?
– Но жива еще, надеюсь? Живет даже, может быть, с вами?
– Хоть бы и так; однако…
– Дай Бог ей долгого веку! Вы ее, конечно, любите, почитаете тоже, как подобает примерному сыну?
– Но, милостивый государь! – нетерпеливо перебил цензор. – Я решительно не понимаю…
– Сейчас поймете, ваше превосходительство, сию минуту! Поймете святые чувства, одушевляющие такого же сына. У меня тоже есть мать, отца – увы – я лишился еще четыре года назад, и я у нее одна надежда и опора. До сих пор, до окончания мною учебного курса, она имела от меня одни заботы; теперь я оперился и хотел бы представить ей в том наглядное доказательство, хотел бы показать, что могу обратить на себя внимание тысячи образованных людей, подобно… не говорю Пушкину, а все же…
Мрачные черты цензора осветились, как мимолетным лучом, снисходительной усмешкой.
– Лавры Мильтиада не дают спать Фемистоклу! – проговорил он. – Вы еще нигде не печатались?
– Как же: в журналах… но пока без подписи.
– Зачем же без подписи? Одни искусственные цветы дождя боятся. Верно, стишки?
– Да. И это вот у меня тоже стихотворная поэма.
– Так, так. Нет, кажется, на свете грамотного юноши, который не садился бы раз на Пегаса. Но из сотни этаких всадников один разве усидит в седле. Впрочем, если журналы действительно не отказывались вас печатать, то кое-какие задатки у вас, пожалуй, есть. Так и быть, сделаю для вас исключение. Рукопись с вами?
Гоголь подал рукопись и рассыпался в благодарностях.
– Хорошо, хорошо. А адрес ваш здесь показан?
– Да… то есть на обороте вот показано, у кого обо мне можно навести справку.
Цензор прочел написанное на обороте: «Об авторе справиться у Николая Васильевича Гоголя, по Столярному переулку, близ Большой Мещанской, в доме Иохима».
– Но нам нужен ваш собственный адрес. Вас зовут, я вижу, Аловым?
Гоголь покраснел и замялся.
– Н-нет… это псевдоним.
– Что ж, свое имя вам слишком дорого для этих стихов, или стихи эти слишком хороши для вашего имени? Я надеюсь, что вы не скрываетесь от полиции?
Гоголь принужденно рассмеялся.
– О нет! Я готов назваться вам, если без того нельзя, но только вам одним. Меня зовут… Гоголем.
– Николаем