В то же время я был стройным и безбородым, и потому сами северяне считали меня римлянином.
С одной стороны, у меня так и не отросли борода и волосы на груди – только кустики волос под мышками, – но в то же время мои женские груди оказались совсем крохотными. Вдобавок они были такими мягкими, что я мог сделать их совсем плоскими, перевязав тканью, или увеличить в размере и сделать соблазнительными, подвязав их strophion[31] так, чтобы они поднялись вверх. Их бледно-розовые ареолы и соски были немного больше, чем у мужчин, – и, конечно же, быстрей вставали, когда возбуждались, – однако я не встретил ни одной женщины, которая, принимая меня за представителя противоположного пола, сочла бы их оскорбительно немужскими. Во всяком случае, когда я был полностью раздет, ни одна женщина, за исключением наивной Дейдамиа, ни разу не приняла меня за свою сестру.
У меня все же выросли волосы на лобке, чуть более темного оттенка, чем на голове. Они не росли разбросанно, как у мужчины, но и не имели дельтообразную форму, как у женщины, однако вряд ли кто-нибудь, кроме медиков, заметил бы такие тонкости. Мой пупок располагался не точно на талии, как у мужчины, но и не слишком низко, как у женщины, однако и об этом различии между полами знают лишь немногие. Мой половой орган был совершенно нормальной величины, и, поскольку он был окружен волосами – и если я заботился о том, чтобы принять определенные позы, когда был обнажен, – никто не мог заметить отсутствие у меня мошонки и яичек. С другой стороны, его можно было сделать незаметным, подвязав к животу поясом, когда мне случалось быть женщиной.
Из моих объяснений вы можете заключить, что я рано смирился со своей двойственной сущностью и легко приспособился к ней, но это неправда. В дальнейшем я еще расскажу, как много времени мне пришлось потратить и сколько завести всевозможных знакомств как с мужчинами, так и с женщинами, чтобы приспособиться к своей особой природе и к другим людям – и в сексуальном, и в социальном плане. Да, я приобретал опыт, но иной раз этот опыт был необычайно мучительным. Мне потребовалось несколько лет, чтобы более или менее адаптироваться и осознать себя. Все чаще и чаще я ломал голову: какую маску предпочесть – комическую или трагическую? Все эти годы я не только чувствовал себя непросто в обществе нормальных мужчин и женщин, но ощущал неловкость даже в присутствии обычных животных, вроде жеребцов и кобыл – и мулов, разумеется. Акх, я чувствовал себя неуютно и был подавлен, даже когда мне случалось бросать взгляд на какой-нибудь редкий цветок.
Ибо все цветки, как бы красивы и ароматны они ни были, есть не что иное, как всего лишь половые органы растений. Хотя, признаюсь, был один цветок, который я особенно не любил в то время, – лилия. Дело в том, что лилия с ее мясистым пестиком, вздымавшимся из окружавших его, подобно вульве, лепестков, казалась мне насмешкой над моими собственными половыми органами.
По-настоящему я смирился со своей двойственной природой, только когда провел