раскинуты запястья
над огнем купейных ночников,
рукавов надломленные части
из окна не смогут ничего.
И глазам в глаза не засветиться.
Всё
в стекло добротное ушло.
И толкнулись сплюснутые лица,
в занавесках пялясь тяжело.
1965
Рвет замшевые ночи
короткое метро.
Жалей меня, сыночек,
хоть каплей на ведро.
Не ставни и не шторы —
два рамочных стекла.
Одной она на что мне
панельная стена.
Подушка много стерпит.
На складки он слепой.
И, если боль о смерти,—
за сына терпит боль.
Под даровое утро
остынувших аллей
жалей меня, хоть хмуро,
хоть изредка жалей.
Чья мать всего не хочет.
А просит-то одно:
жалей меня, сыночек,
я жду тебя давно.
1965
Ватагою бессовестной
на бандочку игра.
От люблинской бессонницы —
по люблинским дворам.
Махнуть бы вострой саблею,
срубить под корешок
лозинку эту самую,
зеленый гребешок.
А ты ходи, выламывай,
как попик, козырек.
Со сплюнутой галантностью
чубатенький зверек.
Красней да не закусывай —
от девочки нельзя.
Подаренные бусики
насмешливо висят.
Два бантика с заколками.
Протягивай – не дам.
Уходит Коля с кодлою
по люблинским дворам.
1965
Мне лежать, как лежится.
Ничего, никого.
Колет тоненьким шильцем
у сердечных боков.
Холодами повисла
застекленная синь.
Рядом зимние мысли.
Пораскинь, пораскинь…
1965
Один, как стон,
один, как перст,
без адресов
и без невест.
Один, как в смерть,
но отвлечен
на всё и всех,
но ни на чём
не остановишься никак…
От дыма в доме облака.
1965
Запальчиво сорваться
на нервные концы.
Неясные абзацы —
наглецы.
За огнивом волненья —
фальцетная зола.
От бывшего горенья,
от нынешнего зла.
Мир внутренне богатым
и внутренне святым —
окутываюсь ватой,
выкуриваясь в дым.
1965
н. л.
В кромешных нишах наших
закупоренно длить
уцененную продажу
дорогих когда-то лиц.
Искушенные резоны —
пухом в прах.
Мрак на душах, на их сводах —
мрак.
1965
От путно – нудно.
Перерешить.
Нельзя