его Наталья. Но дружила с ним.
У озера по грибы Кузнецовых застал ливень. Небо озаряли фиолетовые всполохи, как черные горы, перевернутые вершинами вниз. Мокрый Филя жался к людям. За сотками картофеля и поленицей под навесом виднелась изба Молоткова, черная от времени.
Леня дал переодеться в сухое. В теплой избе согрелись. (От шерсти Фили повалил пар, разнося крепкий псиный дух, зверь, поймав чей-либо взгляд, коротким взмахом хвоста просил его извинить за вторжение, и пришлось вывести пса в сени). Но к вечеру Денис пылал. Леня хлопотал возле больного: одеяло подобьет, воды принесет. Обтерли мальца самогоном. Не помогло. Тогда Молотков нырнул в рыбацкие сапоги, накинул плащ-палатку и по хляби отправился в деревню за знахаркой. Привез ее на «попутном» самосвале. Водителя, злого спросонья, долго уговаривал взять за извоз курами. Затем из комода достал «нычку». Водитель повертел мятые ассигнации и сообщил, что «здесь и половины нет». Посмотрел на горевшего мальчишку, на мужика с черной повязкой на глазах и, матерно ругаясь, пошел в кабину греться самогоном.
– Где ты его нашел? – спросил Кузнецов.
– Дорогу к озеру строят. Слышал? Он у Петровны заночевал, – кивнул Молотков на маленькую старуху, хлопотавшую над больным. В черном платке она походила на грача, важно шагавшего по комнате.
В холостяцком жилище Молоткова по назначению была приспособлена единственная комната. В другой – хлам. Хозяин постелил пилоту на топчане. Но обоим не спалось. Душевная хлопотливость Лени тронула гостя. Подействовали травы знахарки: Денис взмок, будто в воду нырнул. Его переодели, и он уснул. Мать устроилась рядом. Леня укрыл ее овчинным полушубком. Отодвинув сухие вязанки чеснока, и смахнув шелуху, мужики устроились у края стола.
Буря где-то повалила столбы электропередачи. Под свечку, непогоду и самогон завихрилась мысль, как водоворот вокруг пустого места. Пилот пригубил для компании. Задушевные разговоры отшумели в юности, но сейчас обстоятельства располагали.
– Злоба в людях, Коля, ибо веры нет! – вел в полголоса монолог Молотков. В майке и портах он доверительно подался к собеседнику и по привычке пытался заглянуть под черную повязку, в глаза. От жестикуляции пламя дрожало, и на стене шевелились две гигантские тени. – Знание умножает печаль. Щас так кумекают, задень меня, я тебе такую тварь дрожащую покажу, Федя вздрогнет! Всем все можно! Душа наподобие инвентарного номера попам для отчетности нужна. А твоя, например, правда в том, что твоя родина сейчас на моей кровати спит. Остальное все муйня!
– Это в тебе, Леня, одиночество кричит! – прошептал Кузнецов. – Ты за бабкой, и водиле денег! Не перебивай! Вот, где – правда. Если бы каждый за себя, мы бы тут не сидели! Когда со мной это случилось, я понял, человек человеку поможет, если только не вместо другого делать. Разницу улавливаешь? А ты значит верующий…
– Крещеный, но в церковь не хожу. Молитв не знаю. Бабка учила, да забыл…
– А я было испугался!
Беззвучно