и, когда в реабилитационном центре добился гармонии цвета и ощущения формы – успокоился. Человек обозревает мир вокруг. А дальше лишь ощущает пространство. Кузнецов расцвечивал поступки людей через ощущение правоты, либо неправды. Терпеливо учился видеть заново.
За хмельной прямотой Лени пилот угадал замутненный песком родник, весело шумящий меж камнями. Такой легок в дружбе. Иное – Миронов, егерь. Эдакую скотину, падкую на дармовую выпивку, дорогие сигареты и свеженькие анекдоты Кузнецову случалось встречать. Изворотливые и нахрапистые холуи эти известны людям. Серый цвет с зеленым отливом, как жирная навозная муха. Вошел на двор не спеша, приглядываясь, какого калибра человек поселился в их краях, крепко ли на ногах стоит. Не раз проезжал мимо брошенного хутора. Теперь, двор, некогда поросший сорняками, вычищен, земля взрыхлена и размечена под грядки. Штакетник отремонтирован, взамен прогнивших и завалившихся столбов стоят новые. От ворот ровная дорожка посыпана речным песком, и по краям выложена гладкими валунами. Новые ставни с резными петухами для гармонии с верховным петухом на крыше. Да и на крыше в некогда худых местах жестяные заплаты играют в переглядки с солнцем. Гнилые причелины заменены на тесаное дерево. Навес над крыльцом на свежих сосновых столбах, пахнущих смолой. И даже сколочен собачий дворец у сарая.
Но что-то в работе было не так. Взгляд цеплялся за промахи. «Халтура!» В некоторых местах штакетины были прихвачены слабо, будто делала женщина, рассыпаны то густо, то жидко. Столбы отесаны, то ли под пьяный глаз, то ли под слабую руку…
Окликнул. Представился. Филя грозным баском встретил незнакомца, грузно переваливаясь на тяжелых лапах, зарысил, но хозяин одернул, и пес, недовольно урча, улегся у крыльца.
– Обживаешься?
– Обживаемся!
– Хреновато обживаетесь! Столб под навесом перекосило! И скат круче бы надо! А то зимой снегом раздавит! – егерь отер лоб. – Ружьишко имеется? – спросил он и только тут разглядел, что хозяин инвалид: на завалинке мужик в черных очках тесал колышки, с той сосредоточенностью на лице, с какой вслепую выуживают из мутного рассола последний огурец. Вспомнил рассказы местных, и растерялся. Хозяйке, выглянувшей из окна на разговор, отвесил комплемент. С изюминкой в сухой булке. «Клумба хороша. Но не приживутся цветы. Лес. Света мало!» В скрипучем голосе Миронова проступили снисходительные нотки.
Держался Миронов доброхотом и с достоинством. По повадкам было видно, в этих местах он хозяин. По голосу пилот определил, егерю лет тридцать и он на полголовы выше. По легкому шагу – сухощав. По тому, как часто утирал лоб, – в головном уборе, скорее всего в форменной фуражке. Кузнецов припомнил из детства почтальона в штопаных штанах, но неизменно с кокардой, и покривил рот.
– А ты местная власть?
– Ага. Звериная ветвь, – гость присел рядом. Поговорили о машине. Егерь про себя подивился осведомленности калеки. «За пять лет мы с водителем „козлика“ по болтикам перебирали!» – пояснил пилот. «Заводи!»
После